Дорога становилась все у́же, убегала куда-то вперед, потом возвращалась назад над их головами, и так вилась и вилась игривым серпантином все выше и выше. Тут и там по обочине топорщилась верблюжья колючка, кокетливо раскрывали красную мякоть упругие бутоны каперсов.
Иноходец мерно постукивал копытами, в желтой траве сонно позванивали кузнечики, и Югов не заметил, как задремал в седле. Ему приснился пыльный Узунабад и племянник его Колька — барабанщик. Мальчишка стоял на высоком крыльце, бойко выстукивая тревожную дробь. Глазенки его озорно улыбались; приоткрыв от удовольствия рот и озаряя Югова своими белыми зубами, он бил и бил — все сильнее и сильнее, все тревожнее и тревожнее. Вдруг барабан лопнул со страшной силой. Югов быстро открыл глаза. Первое, что он увидел, была широкая спина Рахима в стеганом халате, сбоку трусил Серебров, обеими руками вцепившись в поводья, а из-за перевала поднималась большая черная туча. Горы зловеще мерцали. Река потемнела и рокотала еще неистовее.
Югов вздумал было пришпорить иноходца, но он оказался ленивым и на редкость упрямым животным...
Вскоре ветер усилился, понес по дороге пучки сухой травы, конский навоз и густую охристую пыль. Рахим видел напрасные старания профессора и потому, из чувства солидарности, сдерживал и своего коня, готового хоть сейчас перейти на галоп.
Внезапно хлынул дождь. С каждой минутой он становился все сильнее. Дорога разбухла, стала скользкой. Мутные потоки воды устремились с гор, каждую минуту грозя сбросить наездников в бушующую Кызылдарью. Холодный ветер пронимал до костей.
Неизвестно, чем кончилось бы это путешествие, если бы не мелькнула в стороне от дороги в широкой впадине, над которой нависла причудливо выточенная дождями грибовидная известняковая скала, полуразрушенная кибитка. Рахим, очевидно, знал о ее существовании — потому-то он и натянул так решительно поводья и повел коня по целине.
Они обрадовались еще больше, когда увидели привязанную к орешине лошадь и почувствовали запах кизячного дыма.
В кибитке у небольшого костра сидел спиной к ним человек в сером подоткнутом под колени халате и грел над огнем руки. Он обернулся, и они узнали толстого чайханщика из Узунабада.
— Салом алейкум! — сказал Юлдаш-ака, вставая и с живостью протягивая руку неожиданно появившимся гостям. — Садитесь к моему костру...
Рахим, обвязав плетку вокруг ладони, не стал ждать повторного приглашения. В костре пеклась картошка... Рахим взял палочку и пошевелил угли.
— Будем обедать, — сказал он, выпрямляясь. — Юлдаш-ака позаботился и о наших желудках...
Чайханщик, осклабившись, кивнул, и Серебров почему-то вспомнил того неуклюжего и разговорчивого гномика, который приходил к нему во сне.
— Обедать, так обедать! — произнес он, вытаскивая из вещевого мешка банку консервов и буханку свежего хлеба.
Юлдаш-ака хлопнул ладонью по колену.
— Ай, начальник, богатый человек, — сказал он, стараясь улыбнуться повеселее. Но вместо улыбки у него получилось что-то совершенно непонятное — так складываются губы, когда человеку очень хочется плакать, а ему не разрешают.
Разрезая хлеб на ровные ломтики, Рахим вежливо спросил у чайханщика:
— Далеко ли ездили, Юлдаш-ака?
— Да вот, тетку проведывал... В Узгане она. Старая. Помирать собирается...
— Ай-ай, помирать? — проговорил Рахим, сочувственно качая головой.
Тем временем консервы были открыты, и все занялись обедом.
— Давно здесь отдыхаете? — снова спросил Рахим, помешивая угольки.
Чайханщик перестал жевать, старательно собрал крошки с халата и брюк.
— Да вот, как дождь пошел. С полчаса будет...
Юлдаш-ака, беспокойно ерзая, украдкой посматривал на дверь.
— И чего вам не сидится? — удивился старый Рахим.
— Если бы у вас тетка помирала, тоже, небось, не радовались бы, — недовольно проворчал чайханщик.
Долго жевали молча, уставившись в голубые языки пламени, — костер едва тлел.
Юлдаш-ака спросил Югова:
— Так и ходите по горам?
— Так и ходим.
— Ищете?
— Ищем.
— Ну и как?
— Да так...
Югов с аппетитом уплетал картошку.
— Божественная пища! — восклицал он.
— Особенно на свежем воздухе, — поддержал Серебров.
— И прямо из костра!..
Дождь за дверью не затихал ни на минуту. Крыша намокла, и крупные грязные капли уже падали в костер, срываясь с дырявого потолка.
— Кажется, плывем, — сказал Серебров, с опаской посматривая вверх.
В этот момент бесшумно полыхнула молния, а вслед за нею прогрохотал такой удар грома, будто грянула разом целая батарея.