— Сноу работает на магнатов Рура.
— А тот, другой?
— Возможно, на Моргана, возможно, на Крамера... Караташ — соблазнительный орешек. И Крамер сделает все, чтобы он не достался его немецким коллегам. Доверенный человек Крамера уже покушался на Сноу — вспомните обвал в Тигровой впадине...
За окном солдаты дрессировали овчарок. Овчарки брали барьеры, проползали под колючей проволокой.
— Кстати, человек, осуществляющий связь с агентом Крамера, сейчас на пути в Ташкент, — продолжал Коротовский. — Это Тодд.
— Думаете, Тодд наведет на след? — спросил Ларионов.
— Он попытается перейти границу. Он должен перейти границу.
— Разве это нельзя сделать в другом месте?!.
— В том-то и дело. Тодд надеется воспользоваться единственной возможностью, предоставленной тому, другому, человеку.
— И эта возможность...
— Награда за отлично выполненное задание, — закончил Коротовский.
— Чистенько хочет сработать, — заметил Ларионов.
— Должен сказать, вариант с доктором Хаузеном задуман и претворен тоже довольно изобретательно, — продолжал Коротовский. — И если бы не помощь наших товарищей... Словом, тогда, в Москве, Сноу намеревался покончить с Тоддом. А Тодд знал о Сноу. Сноу убежден в том, что американской разведке удалось купить Каракозова. Профессора мы особенно бдительно охраняем... Но Сноу и не подозревает, что Тодд действует не один — мы-то изучили приемчики этого Харди!..
Они говорили еще минут пятнадцать. Ларионов спрашивал о нуждах экспедиции Югова, Коротовский отвечал.
Когда разговор закончился, в дверь осторожно постучали.
Вошел паренек в выгоревшей гимнастерке. Широкое рябоватое лицо. Улыбчивые, озорные глаза.
— Чай пить будете? — спросил капитан Коротовского.
— С айвовым вареньем, — вставил паренек.
— Ну что ж...
Солдаты, утомившись, сидели в тени. Курили, сдвинув на затылок зеленые с дырочками панамы. Где-то наигрывали на балалайке.
— Душно, — сказал Ларионов. Включил вентилятор. — Здесь заночуете?
— Нет. Вернусь в Узунабад. Сегодня приезжает Каракозов...
За Арысью пошли холмы да овражки. Местность была пустынна, но все в вагоне заволновались.
Ташкент...
А Тодд, как ни всматривался, ничего пока что не мог увидеть. Желтая, сожженная солнцем трава, низкие горы, словно верблюжьи вылинявшие горбы, черные пятна отар, пыль над игрушечной далекой дорогой... Иногда холмы подступают вплотную к вагонам — от коричневых и желтых отвалов пышет огнем. Солнце палит без пощады, воздух, как мед, — янтарен и вязок... И так час, так два...
Потом вдруг степь сразу разорвалась, раскинулась, разбежалась вдоль горизонта. Поезд нырнул в оазис, как в зеленую морскую воду. Сады, сады, виноградники, огороды, бахчи, глубокие арыки, шумливые ручейки, босоногая, голопузая малышня в широких бассейнах, на кошмах в тени деревьев — степенные старики с пиалами в руках... На разъездах — яркие краски, слепящая мозаика цветов: помидоры, яблоки, огурцы, сливы, персики, дыни, арбузы. Приветливые лица, быстрая неразборчивая речь...
Поезд летит дальше, и зеленый горизонт раскидывается все шире, все необъятнее. И снежные горы вдалеке — будто гигантские замерзшие глыбы сахара.
Все реже дувалы, все чаще большие двух- и трехэтажные жилые дома. Вот уж и трубы заводов разбежались по зеленому океану. Мелькнула под гулким железобетонным мостом прохладная улица с суетливым красным трамвайчиком... Простучали колеса на стрелке, и большой серый вокзал поплыл к окнам вагонов волнами алых и белых роз...
Ташкент.
У Тодда был адрес. Тенистая улица. Рядом — студенческое общежитие. Небольшой дом во дворе на берегу глубокого канала. Внизу, у воды, молодой вишневый сад.
«Неплохо устроился, каналья, — подумал Тодд о человеке, к которому ехал. — Со всеми удобствами...»
Он расплатился с такси и постучал в деревянную калитку. За забором — на цепи — забрехал большой желтый пес...
Люди и горы
Серебров проснулся, когда в углу, где он спал, было еще совсем темно. В кустах привольно разросшегося молодого ореха стояла прохлада. А на широких, теплых, как детская ладошка, листьях разливался приятный розовый свет. Но вот он медленно спустился ниже и побежал к предгорьям, пробиваясь в самые темные места пробудившейся рощи.
Когда Серебров склонился над ручьем, чтобы умыться, под самой его рукой вспыхнул ослепительный камень. Серебров даже зажмурился от неожиданности. Протирая кулаком глаза, он попробовал коснуться камня ногой, но едва достал до воды, как тот рассыпался на тысячи мелких осколков. А когда осколки снова соединились, камень вырос и стал величиной с мяч.