После четырех часов утомительной дороги Хаузен и сопровождавший его мексиканец остановили коней у высокого каменного забора, в щелях которого рос колючий дерн. За забором виднелась черепичная крыша какого-то строения.
Мексиканец, не спешиваясь, громко постучал кулаком в деревянные ворота. Во дворе лениво забрехал пес. Кто-то вышел из дома, прикрикнул на пса, и тот, тихонько позвякивая цепью, убрался в дальний конец двора. Ворота сухо хрустнули и отворились наружу, выпуская широкоплечего высокого детину, обросшего рыжей бородой...
Нервно подергивая щекой, мексиканец подмигнул ему:
— Привет, Педро!
Незнакомец не ответил. Тяжелый взгляд его задержался на подбородке Хаузена и пополз вниз.
Мексиканец опять заговорил, показывая на горы и на хозяина, Педро внимательно слушал и молча кивал в ответ. Потом мексиканец снова подмигнул ему — Педро прищелкнул языком и шире распахнул ворота.
Хаузен въехал на широкий, чисто подметенный двор.
Они шли цепочкой: впереди Педро с суковатой палкой в руке, за ним Хаузен, за Хаузеном — трое рабочих. Лоусон сбежал-таки, пока Хаузен был в отлучке...
Хмурый Педро ориентировался на местности, как у себя во дворе. Он был внуком умирающего старика, и дед не без сожаления отдал ему дощечку с замысловатыми культовыми значками. Но таинственные знаки не смущали Педро — видимо, он читал их совершенно свободно.
Немало удивился Хаузен и тому, что шли они в противоположную от лагеря сторону. Но тут же вспомнил, как в бытность свою студентом принимал участие в экспедиции на Ла Венте, что на границе штата Табаско, — там тоже встречались длинные подземные коридоры, плутавшие где-то в стороне и совсем неожиданно после целого ряда затейливых поворотов и тупиков выводившие в широкие залы-храмы.
И действительно скоро Педро остановился перед небольшим леском, за которым возвышалась покатая стена, покрытая пышным зеленым мхом, а местами проросшая голубоватой плесенью.
— Здесь, — коротко сказал Педро и ударил палкой у своих ног.
Но под ногами его ничего примечательного не было. И вокруг ничего примечательного не было. Они стояли на ровном желтом плато, на котором чернели покатые гранитные глыбы — по этой ложбине когда-то спускался ледник.
— Здесь, — повторил Педро.
Хаузен посмотрел на него с недоверием. Но замкнутое рыжеволосое лицо Педро ничего не выражало — оно было так же неприступно, как и час тому назад, когда они только еще карабкались на это каменистое плато.
Хаузен отрицательно покачал головой. Подобие улыбки скользнуло по губам мексиканца. Он бросил под ноги палку и обеими руками взялся за лежавший поблизости крупный валун. Камень крепко врос в землю. Педро расшевелил его, но не смог приподнять. Он выпрямился и раздраженно пнул его носком грубого башмака.
— Камень, — произнес Педро.
И Хаузен понял его. Рабочие вырезали в леске два шеста. Шесты подвели под валун. Он хрустнул, будто отрываясь от крепких корней, и неожиданно легко подался в сторону. Но под камнем ничего не было.
— Ход, — сказал Педро.
Он взял палку и с силой ткнул в то место, где только что лежал камень — палка провалилась.
Рабочие сняли лопатами мох и тонкий слой чернозема. Перед глазами взволнованного Хаузена предстало узкое отверстие, уходящее вертикально вниз.
Он спускался по лазу минут десять, не больше. Скоро ноги его погрузились в мягкий песок. Сверху сбросили веревку. Хаузен присел и, посвечивая вокруг себя фонариком, осмотрелся. Сначала из-за мелкой пыли ничего не было видно, потом он разглядел, что лаз уходит вправо — он наполовину завален породой, но еще достаточно широк, чтобы пропустить человека.
Ползти горизонтально было труднее. Узкая щель сковывала движения. Хаузен вспотел, ему не хватало воздуха, он чувствовал, как замирает сердце, и больше всего боялся нового приступа, — но, к счастью, лаз кончился. Держась за его обламывающиеся края, Хаузен повис в воздухе. Болтая ногами, он нащупал выступ. Ниже был еще один выступ. Фонарик выхватил из темноты причудливые своды небольшой пещеры. Внизу светлела вода, она едва доходила до щиколоток. Вода была чистая, и каждый камушек, выплывавший из темноты вместе с ярким лучом фонарика, взблескивал, как драгоценный кристалл. На голову и за воротник Хаузену падали крупные капли. Он с завистью подумал о тех, кто остался наверху, под теплыми лучами мартовского солнца...