Игривое настроение было нарушено возвращением Крамера, которого незадолго перед этим вызвали на палубу, — весть о том, что на судне есть врач, распространилась мгновенно.
— Я осмотрел сейчас человек пятнадцать, сомнений никаких: на борту — чума, — сказал он.
— Коллега умеет лечить чуму? — осведомился Форскол, чувство юмора не покинуло его даже в этот момент.
— Чуму никто лечить не умеет. — Крамер был мрачен. — Придется беречься самим или…
— Или положиться на волю Аллаха! — закончил Форскол.
Это были черные дни. Путешественники решили из каюты не выходить. Флирт с красотками-рабынями тотчас же прекратили. Все, к чему они вынуждены были прикасаться, протиралось снадобьями Крамера. Сам же Крамер подвергался ежеминутной опасности, ибо его все время требовали на палубу, к больным.
До конца поездки умерло восемь человек, и среди них рулевой, отличный парень, с которым Нибур успел подружиться. По прибытии в порт назначения судно разгружалось в непривычной тишине. Европейцы даже не заметили, как исчезли с судна рабыни, так незаметно их вывели на берег.
Знакомство с африканской частью Османской империи началось для путешественников в Александрии, куда они прибыли 26 сентября. Когда-то она слыла одним из самых красивых городов мира. После завоевательных походов Александра Македонского в IV веке до нашей эры Александрия стала как бы сердцем эллинистического Востока, где греческая культура вступила с местной культурой в животворную связь. Зодчие древности строили добротно, однако к XVIII веку мало что осталось от великолепия бывшей столицы Птолемеев. Когда-то в Александрии насчитывалось множество дворцов. Нибур и его спутники увидели одни только колонны, распростершиеся на земле, да глыбы мрамора, поросшие травой. Жалкие обломки остались и от одного из чудес света — стосемидесятиметрового маяка на острове Фарос. На вершину его мраморной башни по вьющемуся спиралью пандусу можно было подниматься на конях и на колесницах — так доставляли туда топливо для костра, зажигавшегося с наступлением сумерек и указывавшего судам вход в гавань. Были уничтожены до основания прославленные храмы Александрии, и среди них знаменитый храм Сераписа.
Уродливость и непостижимая жестокость войн впервые предстали здесь перед Нибуром во всей своей отвратительной наготе. Прекрасный мир, веками создаваемый разумом, волей и могуществом человека, в один миг разрушался человеком же! Могут ли люди, отдающие себя науке и процветанию человечества, спокойно взирать на столь варварское, бессмысленное уничтожение? Нибура этот вопрос будет волновать на протяжении всего путешествия.
Однако жизнь всегда берет свое. Город шумел, рос, развивался, и никакие видения прошлого не мучили его. Улицы, базары, лавки, ремесленные мастерские, бани были наполнены разноязычным людом. В Александрии явно чувствовалось присутствие европейцев, главным образом французов, голландцев, венецианцев. Была устроена специальная таможня для товаров из Европы.
Путешественники осмотрели остатки городских стен, развалины сооружений эллинистического периода, мечети, в которые были превращены былые храмы. Камни руин использовались для новых построек.
Единственным памятником древности, привлекшим внимание Нибура, был обелиск Клеопатры, искусно вырубленный из цельного куска красного гранита. В высоту он, по подсчетам Нибура, имел 61 фут 11 дюймов[3], в ширину — 7 футов 3 дюйма. Нибур знал, что в Европе этот обелиск уже известен, и поэтому детально его не описывал.
Церковь святой Екатерины удивила его не столько своими размерами и великолепием убранства, сколько материалом, из которого она была построена, — белым мрамором с красными прожилками. Как объяснил священник-грек, красные пятна эти лишний раз свидетельствуют о том, что святую Екатерину убили, отрубив ей голову.
Неподалеку возвышалась церковь евангелиста Марка, принадлежавшая коптам, то есть египетским христианам, которых турки прозвали «потомками фараонов». С этой церковью было связано свое предание, и нашим европейцам не замедлили его поведать. В церкви якобы до сих пор стоит тот же амвон, с которого Марк читал проповеди. И гроб с его телом находится тут же, но открывать его нельзя, ибо какие-то любопытные венецианцы похитили голову святого.