— Гм...
— Значит, обычное самодовольство! Увлечения?
— Гм... Может быть, картины...
— Который из «измов»?
— А-а... Да так, вообще... Очень субъективно... Кое-что нравится, вот и все.
— Любите хорошо одеваться?
— В пределах приличий.
— Вы считаете, что одеты прилично?
— Не понимаю вас.
— Вы считаете, что погоня за модой любой ценой — это прилично? Ну вот эти клювы у ботинок, эти волосы, начесанные на лоб, чтобы он казался низким как у неандертальца...
Я чисто физически почувствовал взгляд Друвы, скользнувший по моей прическе, лицу и костюму вниз, к ботинкам. Рассердился и перешел в контрнаступление:
— Я с удовольствием выслушал ваши указания по вопросам моды. Благодарю!
— Пожалуйста! Давать указания вдвойне приятно, когда видишь перед собой отзывчивого слушателя. Я лично против того, чтобы человек ограничивал свое мышление узкоспециальной областью. Плохо быть одноглазым физически, но умственно одноглазым — уж совсем непростительно. Да, именно так: непростительно!
На этом закончился мой первый разговор с Друвой, или Старым Сомом, как прозвали его молодые работники прокуратуры и милиции.
Прошло немного времени, и я незаметно для себя увяз во всевозможных общественных обязанностях. Единственное юридическое дело, которое мне было поручено и мало-мальски соответствовало моему прямому назначению, было расследование причин падежа телят в одном колхозе. Злого умысла в этом «телячьем деле» не обнаружилось, разве что излишнее доверие, оказанное руководством колхоза безответственным людям.
Дни мои катились быстрее и быстрее, а чем заполнить вечера, я совершенно не знал. Много читать летом не хотелось. Чтобы не сидеть одиноким, нахохленным филином в полупустой комнате, я стал после работы бродить по городу. Решил как следует познакомиться с ним, раз уж пришлось тут жить.
3
Однажды вечером по узкой улочке я вышел из города. Липы, рожь и поздний жасмин уже отцвели. Бродя по полю, я вспомнил свое обещание съездить в колхоз к Ояру Ванадзиню и пожалел, что не исполнил его. Теперь ехать уже не было смысла: отпуск у Ояра, наверно, кончился, и он вернулся в Ригу. Да и что ж только себя упрекать — если б Ояр захотел меня видеть, заглянул бы в калниенскую прокуратуру! Нет, всем его временем, должно быть, завладела Ливия. А я так и не повидал эту «лучшую девушку на свете».
«Им сейчас, наверно, никто не нужен», — подумал я, еще острее почувствовав одиночество. Рассердился на себя и зашагал обратно в Калниене.
В городском саду гремела музыка, мерцали цветные фонарики, и листва над ними казалась то голубой, то розовой, то темно-фиолетовой. Я постоял, посмотрел издали, как кружились пары на танцплощадке. Мне вдруг захотелось побыть среди беззаботных людей, и я зашел туда.
Я стал высматривать, какую бы девушку пригласить, но все уже танцевали. Только на лавочке у пруда, на отшибе, сидели мужчина и две женщины. Меня заинтересовала эта троица, и я как бы невзначай подошел ближе. Мужчина негромко, но горячо рассказывал что-то одной из девушек; к другой он невежливо повернулся спиной. Девушка, с которой разговаривал мужчина, была чем-то взволнована и рассержена. Прямо у нее над головой горел цветной фонарь, и потому лицо девушки казалось загримированным сиреневой краской. Она сидела надутая, и еще я подметил, что у нее очень беспокойные руки: они неустанно и нещадно комкали кружевной платочек — казалось, вот-вот он будет изодран в клочья.
Другая девушка в разговоре не участвовала. Явно скучая, она набрала горсть камешков и кидала их в пруд. Я подошел и пригласил эту девушку танцевать. Она поморщилась, будто мое приглашение обидело ее. Удивленный и возмущенный, я хотел уже отойти, но тут девушка оглянулась на своих соседей, не спеша побросала в пруд оставшиеся камешки и небрежно ответила мне:
— Только один танец.
Это прозвучало так, словно она явила мне величайшую милость. Я еще подумал, что в этом захудалом городишке даже хорошенькие девушки лишены всякого изящества, ходят как куры, которым спутали ноги, чтобы не удрали со двора.
Мы танцевали, не произнося ни звука. Девушка рассеянно глядела по сторонам. Она показалась мне привлекательной, но очень уж неприступной, черт те что воображающей о себе. Она была блондинкой, с оттенком рыжеватого кленового листа, а глаза совсем светлые, холодные. Ее высокомерное безразличие все больше злило и интриговало меня.
Танец кончился, я отвел ее обратно к той парочке, оставшейся у пруда. Они уже не разговаривали, а сидели рядом молча, надувшись, как люди, которые только что обидели друг друга, рассорились и теперь сами не знают, почему они еще не разошлись каждый в свою сторону. Мне все-таки не хотелось расставаться с девушкой и оставлять ее в обществе надутой парочки, она же, казалось, была довольна, что избавляется от меня. Небрежно кивнув мне, она подсела к ним и больше не обращала на меня внимания...