В голове помутнение, мальчик продолжает рваться вперёд, но лишь сильнее запутывается. Муха, пойманная пауком. Но выход совсем рядом, он ведь уже выбрался из дома, вылез через забор, дом старухи – ключ к спасению, прямо перед ним. Всё как говорили. Не может же это так закончится. Ему ведь не говорили, что будет леска. Такое не говорили.
Нити заплелись вокруг ноги, больно впилась в кожу, мальчик собрался вскрикнуть, полный крови рот, отчего получилось одно лишь бульканье. Глубоко ранил пальцы, и все равно через раздирающие муки ползёт вперёд, ведь иначе… Что иначе? Его ждёт мучительная смерть, как ту изломанную незнакомку. Долгие страдания, невообразимая боль, гаснущий свет. Если не ждать из их рук подобную смерть с вывернутыми руками, тогда уж придётся вкусить другую с десятком ударов ножом, ту ужасную участь, которую они уготовили его… отцу… Именно то родное лицо он увидел под скатертью… изуродованное, мёртвое.
Что выбирать? Верная гибель ждёт всех…
Тем временем в доме гостей стало гораздо больше, чем на самом значимом празднике. Вот только все они незваные и несут отнюдь не подарки, изволят подать к столу кровь на пальцах, смерть в когтях. Повылезали из всех тёмных углов, своих укромных мест, подвалов и чердаков. Теперь толпятся в коридоре напротив окон.
Тусклый солнечный свет освещает их уродливые лица, нисколько не тяготит. У всех человеческое начало, а у многих и облик, но слово человек никогда не будет относиться к этой мерзости. Ублюдки… выродки… бесстрашные и безжалостные. Они никогда не побрезгают кровью, всегда пренебрежительны к чужой жизни. Их облик уродлив, но сущность ещё уродливее. Изнеможённая нечисть, поганое отребье, белые силуэты… Бледные Лица.
Теперь тварь, до сих пор скрывающаяся под вешалкой, открывает одну дверцу кладовки, другая из толпы с вытянутой шеей вторую. Приглашают на выход то, что лезет из темноты. Явись Вдова. Пробирается мимо стеллажей с одеждой, предметами досуга, коснулась двух теннисных ракеток, зацепила пару оставленных красных туфель.
К ужасу всего живого, явилось на свет дитя-венец богомерзкой культуры. Белый цвет озарил ужасное лицо старухи. Серая растрескавшаяся кожа, десятки так и не затянувшихся швов, порезы с торчащей окровавленной плотью, хищные узкие глаза, разнесённые по обе части головы. Неестественный скелет, неправильные пропорции тела, слишком растянутые руки, длинные ноги и уж очень огромные когти, с них всё течёт кровь. Перед выбравшейся ведьмой вся остальная мерзость отступает, разбредается в стороны. Она же, окрещённая сотней имён, озирается.
С улицы донёсся беспомощный крик. Вдова резко дёрнула головой в сторону, в жестоких глазах всё затмевает вечная злоба, не прочитать в них никакого интереса, но он непременно порождается к звукам и голосам живых. Ведьма поползла к ближайшему окну, перед её поступью трясутся и разлетаются по сторонам шторы, сами распахиваются ставни. Там за забором беспомощно дёргается мальчик, лежит на земле, пытается освободить ногу от дьявольских сетей. И уже столько крови. Узкие ноздри чуют её тревожащий запах. Хищные же глаза высматривают и с неподдельным интересом изучают.
В планах много скверных идей, они в свою очередь хорошо скрыты за стеклянной плёнкой из желчи. И, без сомнений, даже самая крохотная капля её внимания будет стоить горьких красных слёз. Миг и, зазывая остальных, ведьма бросилась к входной двери, мерзость одним потоком потянулись за ней. Сперва растекаются, затем вновь сбиваются в кучи за её спиной.
– Том? – протянул хриплый голос из подсобки. И как только он смог вырваться над их стонами и топотом? Как только посмел звучать?
Ведьма остановилась на самом пороге, и орда прокажённых вместе с ней. Наталкиваются друг на друга, пихаются, этим тестом сложно управлять. Оно не любит власть над собой. Настежь раскрытая уличная дверь легонько качается. Лишь механические звуки ещё как-то будут себя проявлять, остальное живое, будь то крысы или черви, смолкли в своих норах, бегут прочь по глубоким дырам. Вдова же оглянулась на чужой зов. Сестра зовёт брата, точно не её. У ведьмы большие вытянутые уши, она слышит всё, даже как там за толстым железом бьётся сердце, дрожит дыхание. Слышит и то, как слеза скользит, трётся об щёку.
– Том? – звук оттуда же. Всхлип.
Мерзость начала расступаться, создавая проход до подсобки. Десятки тонких конечностей в одночасье стучат, переступая с места на место. Деревянный пол, не рассчитанный на гору костей, сотни килограмм плоти, под всей вонючей массой проминается, а порой и вовсе трещит, деформируясь как пластилин. Местами доски трескаются, заставляя особо избранную тварь уйти пониже. Они же наконец выстроились в два кривых ряда, приглашают проследовать.