С передка повозки доносились два голоса. Бенедикт правил лошадью и отрывисто беседовал с ночным братом. Обсуждали погоду и дорогу.
– Темнота. Пора на ночльег.
Это что ж выходит, вечер уже? Получается, она почти сутки проспала?
– Дождь. Костра не зажечь, без костра холодно.
– Неженка ты есть. Льеденчик сахарный. Сразу видно, из благородных.
– Это не просто дождь. Нельзя нынче в лесу ночевать.
– О-у! Уговорил. Ищем лесного фея в хрустальный дворец.
– Лесную фею, – задумчиво поправил ночной брат, – в наших лесах феи не водятся. Только лешаки. И дворцов у них нет. Зато, насколько я помню, тут скоро развилка должна быть. А у развилки постоялый двор. Худой ли, хороший – не знаю. Не бывал.
– О да. Как можно. Благородные в замках ночуют. Но мы не есть гордый, нам и постоялый двор как хрустальный дворец. Дождь перестать – дальше двиньемся.
Арлетта спихнула Фиделио, дремавшего у неё на ногах, и тоже пробралась вперёд.
– О, мон инфант! Как рука?
– Не болит, – удивлённо пробормотала Арлетта.
– Хороший маз, – одобрительно крякнул Бенедикт, – там осталось ещё?
– Осталось, – сказал ночной брат и охнул, потому что повозка качнулась и девочка-неудача с размаху села на него. Пересадил девчонку на сундук и, ворча что-то неразборчивое, принялся растирать сломанную ногу.
– Где взял? – не отставал Бенедикт, любивший простые, дешёвые и верные средства.
– Да купил на торгу у одной бабки. Я это средство с детства знаю. Воняет так, что не скоро забудешь. Нянька всегда для меня такое варила. Она с севера была, там в травах понимают.
– О, я слыхать. В столице на торгу люди сказать. Пригорские колдуны. Мёртвого оживлять. Хромые ходят, немые говорят…
– А слепые? – шёпотом спросила Арлетта.
Ночной брат пошевелился, вздохнул.
– Всякое бывает.
– А далеко это?
– Что?
– Пригорье.
– Далеко.
– Понятно.
Мало ли что на торгу болтают. Может, никакого Пригорья и на свете нет.
За разговором незаметно добрались до развилки. Трактир там был, с конюшней, с чердаком для ночёвки проезжающих и даже с навесом, под который загнали мокрую повозку. На чердак их, конечно, не пустили. Прочие проезжающие, хоть и не шибко благородные, ночевать со скоморохами не пожелали. Зато пустили на сеновал прямо над конюшней. Так оно и лучше, к Фердинанду ближе, да и Фиделио взять с собой никто не мешает. Сбоку, может, и дует, зато сверху не каплет. Спи – не хочу.
Арлетта, может, и хотела, да не вышло. Ночью мирно шуршащий дождик превратился в бурю из тех, что сносит крыши и ломает вековые деревья. Ветер со свистом врывался в самые мелкие щели, но, если бы только ветер. Внезапно грохнуло так, что она вскрикнула. К счастью, этого никто не услышал. Долгие раскаты грома накатывали друг на друга, так что снаружи стоял непрерывный гул, время от времени прерываемый треском новой слетевшей молнии. Бенедикт, храпевший рядом, даже не вздрогнул, только зарылся поглубже в сено. Но Арлетта спать не могла. Грозы она не боялась. Зато боялась пожара. Угодит молния прямо в чердак, и что тогда? Она знала, сено горит очень быстро. А вытаскивать всех придётся одному Бенедикту: и беспомощную Арлетту, и хромого ночного брата, и Фердинанда выводить из горящей конюшни. Да и туповатый Фиделио со страху сам не выскочит.
Канатная плясунья села, обняв колени. Где тут выход, она не запомнила. Да там ещё длинная ненадёжная лестница, которую тоже не сразу найдёшь. Проснувшийся Фиделио жался к ней и весь дрожал, тихо поскуливая. Слышно было, как внизу бьются перепуганные лошади. Одна и в темноте. Всегда одна, а что вокруг – неизвестно. То ли карцер в Кумполе, то ли огромный тёмный сеновал с бушующей вокруг бурей, то ли полная пустота и, кроме бури, вообще ничего нет. Конечно, в случае чего, Бенедикт, как всегда, придёт и спасёт. Только лучше бы он побыл рядом. Прямо сейчас.
Тресь! Ой!
– Правда, здорово?! – сказала тёмная пустота голосом ночного брата.
Тресь! Трам-тарарам!
– Ты тронутый, – пискнула Арлетта.