— Алло! Говорите! Алло!.. Перезвоните, пожалуйста, вас не слышно!
А потом — потом она услышала голос, который никогда в жизни не спутала бы ни с одним другим и смогла бы узнать из тысячи голосов.
— Катенька...
Остаток ночи она провела под его окном. Во всем многоквартирном доме оно одно горело тусклым светом — наверное, ночник... Потом оно потухло, и почти тут же — по крайней мере ей так показалось — этот мертвый свет сменил первый луч рассвета, а она все стояла как парализованная, не в силах пошевелиться, прижавшись спиной к бетонной стене и совсем не замечая пронизывающего и опасного холода, не замечая и первых прохожих с хмурыми от раннего пробуждения лицами...
Они тоже ее не заметили — хотя она не пряталась, не скрывалась, ей бы и в голову такое не пришло, просто стояла в полном оцепенении, окоченев от холода бетона, — и вдруг увидела, как они вышли из подъезда, услышала, как лязгнула железная дверь.
— Да нет, ты прекрасно выглядишь! И не слушай никого, Кэт, ты правда замечательная...
Голоса удалялись. В какой-то момент, как это часто бывает, ей показалось, что она просто спит и видит страшный сон, потом ледяная волна ужаса накатила на нее, подступила прямо к горлу, сделав дыхание хриплым и затрудненным. Она попыталась пошевелиться, но не смогла, попыталась закричать, но услышала лишь глухой стон... А они удалялись, уже пересекали ближний перекресток, уже...
Сделав шаг, она поняла, насколько затвердели и затекли мышцы. Второй тоже дался ей с трудом, третий, четвертый... Она снова попыталась закричать — а возможно, и закричала, только голос ее едва ли можно было различить сквозь дикий скрип тормозов так некстати вывернувшей из-за поворота машины... В следующий момент она уже лежала на дороге. Лицо Андрея — естественно, он обернулся — было последнее, что она увидела в жизни. Хотя в тот день она не умерла.
Запах роз разбудил ее на следующий день после того, как она узнала, что больше никогда не сможет видеть. Розы... Кажется, именно так пахнут розы. Они могут быть белого, красного, желтого или черного цвета. Как странно, откуда в больнице — розы? Или, может быть, это ей просто показалось, или этот запах донес до нее ветер из открытого окна?
Она осторожно протянула руку — возможно, именно здесь находится тумбочка. Но нет — видимо, она слева... Откуда розы — посреди ночи? И тут пальцы почувствовали что-то холодное. Осторожно проведя по стеклянной поверхности, Данка поняла, что, возможно, не ошиблась. Еще одно движение — и вот уже она услышала, как ваза с грохотом упала на пол, и на мгновение ощутила прикосновение острых шипов к щеке. Затем подушка стала мокрой. Попытавшись приподняться, она больно ударилась виском о край тумбочки (наверное, это тумбочка) и снова упала на подушку. В висках сразу же застучало — а ведь еще вчера врач сказал ей, что никаких резких движений делать не стоит, что она вообще должна благодарить Бога за то...
Пронзительный крик, чьи-то руки, сильные и спокойные — это было вчера.
— Почему так темно? Почему? Я ничего не вижу, включите свет! Где я?..
Отрывистые фразы, игла в вену, что-то про шок, и вот голоса все тише, тише...
— Черепно-мозговая травма. Поврежден участок мозга, отвечающий за обеспечение зрительной функции. Здесь не темно... — Последняя фраза уже не такая сухая, словно и не врач, а просто — человек, знакомый и даже близкий.
— Я никогда не смогу... Я никогда не смогу видеть? Никогда?.. Да не молчите же вы! — с досадой, даже со злостью, заклинала она врача, а тот, видимо, не решался подписать смертный приговор, поэтому молчал.
— Маловероятно, — ответил он наконец с сожалением в голосе. — По крайней мере в нашей стране такие операции не делают. Да и за границей они пока находятся на стадии эксперимента и стоят слишком дорого. Ну не переживайте так сильно. Вы вообще должны благодарить Бога за то, что остались в живых...
А она ненавидела, проклинала в душе этого злого Бога, который так жестоко пошутил с ней, так несправедливо отнял у нее лишь часть жизни, но — навсегда... Ей казалось ужасным то, что она не умерла, — ведь теперь, за этим порогом, не может быть ничего, кроме темноты, ведь жизнь ее была уже кончена еще до того, как из-за поворота вывернула та злосчастная машина. Нет, конечно же, она сделала это не специально, хотя в первую секунду, поняв, что произошло что-то непоправимое, она почувствовала только радость и облегчение. Так зачем же он оставил ее в живых? Разве ей было мало того, что случилось? Зачем же ей теперь жить — в одиночестве и в темноте, в окружении одних лишь звуков?
Звуков и запахов... Ну вот, первый опыт оказался неудачным. Теперь так и придется лежать до утра на мокрой подушке — вряд ли посреди ночи кому-то придет в голову навещать слепую... Слово это разорвалось в ее сознании на тысячи мелких и острых осколков, стая мурашек пробежала по ледяному телу....
— Что-то случилось? — услышала она молодой женский голос, появившийся словно из ниоткуда, и вздрогнула.
— Я, кажется, что-то уронила, простите... Извините, что разбудила.
— Ну что вы, я не спала. Не стоит извиняться. Приподнимитесь... Только аккуратно, я уберу мокрую подушку... Вот так.
Данка почувствовала, как влажная ткань скользнула по ее спине, и снова аккуратно опустила голову.
— У вас ночное дежурство? Вы... вы медсестра?
— Медсестра. Дневное дежурство, — коротко и лаконично ответила та, видимо, чем-то занятая. — Ничего страшного, и ваза цела, сейчас воды долью...
— Дневное? День? Сейчас — день?
— День. Розы-то какие красивые... Только один лепесток помялся, не расстраивайтесь.
— Сейчас — день?!
Девушка (судя по голосу, достаточно молодому, чуть высоковатому) ушла, не став второй раз уточнять того, что и так было для нее очевидно, а Данка положила на глаза ледяные и влажные от пота ладони. Глаза... Интересно, внешне они изменились? Стали пустыми — или в них по-прежнему отражается то, что теперь различить они уже не могут? Значит, день...
Дана прислушалась. Свежий ветер из приоткрытого окна донес до нее отдаленные звуки проезжающих машин и голосов. Где-то заплакал ребенок, робко тявкнула собака... И в самом деле, можно было сразу догадаться, что посреди ночи на улице не может быть такого обилия звуков. Что ж, это на будущее... Хотя — о чем это она, какое может быть будущее?
Медсестра снова вошла в палату. На этот раз Данка уловила еле слышный звук открывшейся двери, приподнялась на локтях, по привычке — хотела посмотреть, кто пришел, ничего не увидела... И снова, обессиленная, откинулась на жесткую поверхность больничной койки.
— Ну что вы, девушка, разве так можно! Три недели в реанимации без сознания лежали, такую сложную операцию перенесли, а теперь совсем себя не бережете, — укоризненно произнесла она, но Данка ее как будто бы и не слышала, снова вскочила, почувствовала, как закружилась голова, как все поплыло перед глазами... Вернее, представила.
— А зачем? — надрывно произнесла она. — Зачем? Я вас об этом просила?! Просила, чтобы вы меня спасали? Ну скажите...
— Да успокойтесь вы, — сдержанно произнесла сестра, видимо, поняв состояние пациентки, — это только первое время тяжело. А потом привыкнете, все привыкают.
— Зачем? — снова спросила Дана. — Зачем к этому привыкать? Ради чего?
— Вы же молодая... Вот так поставим, ближе к свету, а воду я сейчас вытру... Шикарные розы! А вы говорите — зачем! Да он же сутки напролет в реанимации околачивался, его и танком бы оттуда не выгнали... Даже завотделением ничего сделать не смог, уступил. Любит он вас.
— Кто... кто меня любит?
— Жених ваш, — удивленно произнесла медсестра. — Вы, случайно, память не потеряли?
В ответ на свой вопрос девушка услышала лишь глухой, сдавленный стон, исподтишка покосилась на пациентку, на время забыв, что может рассматривать ее не таясь. Глаза такие красивые, еще живые, хоть и неподвижные.
— К сожалению, не потеряла... Как вас зовут?
— Наташа.
— Наташа... Извините, я понимаю, вы ни в чем не виноваты... Значит, он сюда приходил?
— Он отсюда не уходил! Практически... А цветы сегодня рано утром принес... Долго сидел возле вашей кровати, смотрел, не стал будить. Да он придет скоро!