Траффорд с Кассием сидели тихо. Они не стали упрекать человека, который вторгся в их личное пространство и буквально уселся на их обед. С каждым днем в Лондоне становилось все теснее, нервы у горожан были взвинчены, и они разделились на две вполне определенные группы: тех, кто постоянно искал возможность затеять свару, и тех, кто старался замять любой конфликт в зародыше. Как и прочие любители спокойной жизни, Траффорд давно уже понял, что люди, которые наиболее рьяно отстаивают свое право делать все, что им вздумается, никогда не упустят шанса обвинить в неуважении людей, которые пытаются отстоять свое право на то, чтобы им не мешали люди, делающие все, что им вздумается. Было ясно как дважды два, что любое замечание в адрес человека, сидящего на их столике, не вызовет ничего, кроме праведного гнева, обвинений в неуважении и, возможно, вспышки насилия. Поэтому Траффорд и Кассий не сговариваясь решили подождать, пока он уберется сам.
Но тех, кто ищет скандала, трудно остановить пассивной обороной, и незваный гость, похоже, заподозрил в их молчании намек на пресловутое неуважение.
— Вам чего, не нравится, что я тут сижу? — раздраженно спросил он, пытаясь развернуть верхнюю часть своего могучего торса так, чтобы очутиться с ними лицом к лицу.
— Нет-нет, что вы, — быстро ответил Кассий.
— Потому что если у вас какие-то проблемы, можем разобраться с ними прямо здесь. Понятно, о чем я?
— Абсолютно никаких проблем. У вас праздник, чувствуйте себя как дома.
— Потому что мне надо отойти с этой долбаной камерой, — пояснил человек, уже понимая, что желанная драка вряд ли завяжется, но еще не потеряв последней надежды.
— Конечно. Пожалуйста, не стесняйтесь. Вы нам вовсе не мешаете, — заверил его Кассий. — Мы можем перейти за другой столик, если вам так удобней.
— Ладно. Рад, что все утряслось, — сказал человек и отвернулся, чтобы продолжить съемку.
Кассий с Траффордом мирно сидели, дожидаясь, пока он уйдет. Имея перед глазами огромную полуголую задницу, они просто не могли вести беседу на какую бы то ни было тему. Все, что им оставалось, — это сидеть и смотреть, как пот ручейком сбегает в ложбину пониже спины незнакомца и, просочившись сквозь его коротенькие атласные шорты, снова появляется на столе, образуя там лужицу, в которой потихоньку намокают их картонки с едой.
Наконец, едва не сломав отчаянно заскрипевший столик, человек поднялся, чтобы вернуться к друзьям. Напоследок он громко пукнул, несказанно позабавив этим всю свою компанию.
— Приятного аппетита, — пошутил он.
Траффорд и Кассий через силу улыбнулись.
Если бы они покинули ресторан или сменили столик, это наверняка повлекло бы за собой обвинение в неуважении. В конце концов, незнакомец имел полное право страдать метеоризмом, а кроме того, ни один закон не запрещал пускать ветры в общественных местах.
Вскоре неприятное впечатление рассеялось, и Кассий с Траффордом возобновили свой диалог о жизни и смерти — диалог, который мог означать жизнь для дочери Траффорда и смерть для них с Кассием.
— Кто готовит сыворотку? — спросил Траффорд.
— Химики. Люди, которые тайно изучают запрещенную науку.
— Разве не любая наука запрещена?
— Не смешите. Конечно, нет. То, что осталось от нашей страны, функционирует благодаря науке. Она откачивает из метро воду, она приводит в движение поезда и автобусы. Она консервирует продукты, она снабжает нас микроволновками и холодильниками.
— Понимаю. Вы имеете в виду мудрость.
— Нет, я имею в виду не мудрость, — кисло ответил Кассий. — Мудрость всегда отражает чье-то мнение, чью-то точку зрения на вещи. А наука занимается фактами. Храм называет мудростью те обрывки науки, которым учит ради своих собственных целей. Но это всего лишь очередной обман.
— Наука, мудрость — какая разница? — спросил Траффорд. — Это же просто слова.
— Да, слова с абсолютно разным значением. Мудрость субъективна. Наука объективна. Неужели вы не понимаете, насколько это важно? Наука не имеет никакого отношения ни к вере, ни к чувствам. Науку интересует то, что можно выяснить путем наблюдений и умозаключений, то, что можно доказать.