Он осторожно пошевелил руками — они были свободны и вольно лежали вдоль тела. Вот оно как — даже не сочли нужным держать его связанным… Что-то мягкое и влажное покрывало верхнюю половину лица Ника. Повязка? Он протянул руку — это оказались какие-то большие листья. Сквозь надрезы на них проступал густой липкий сок. Так-так, туземная медицина. Ник с облегчением почувствовал, что жжение в пораженных глазах значительно ослабело. Они, оказывается, милосердны к военнопленным, эти призраки джунглей… И если сразу не расстреляли, то, может быть, оставят теперь в живых? Кто знает…
Теперь бы надо хоть как-то сориентироваться в пространстве. Ник протянул руку — и вдруг ладонь его уткнулась во что-то теплое и упругое. Это была аккуратная девичья грудь, прикрытая грубой, шершавой на ощупь материей.
Он поспешно отдернул руку — словно коснулся ненароком горячей плиты. Что такое — бред, галлюцинации? Этого еще не хватало…
Послышался тихий девичий смешок. Затем чьи-то тонкие пальцы бережно сняли листья, покрывающие его глаза.
«Кто ты?» — хотел спросить Ник, но пересохшие губы не слушались.
Заботливая рука приподняла его голову, в губы ткнулся край глиняной посудины. Ник жадно сделал несколько глотков, поперхнулся, закашлялся. Это была холодная пресная вода с каким-то странным привкусом, напоминающим ментол.
Ник привстал, опираясь на локти.
— Кто ты? — повторил он свой вопрос — теперь уже вслух, с трудом узнав звук собственного голоса.
В ответ снова послышался смешок. Он прозвучал так весело и задорно, что Ник тоже невольно улыбнулся. Господи, глупость-то какая: разве может эта невидимая вьетнамка понимать английский?
Ник вдруг почувствовал себя персонажем какой-нибудь детской приключенческой книжки: мореплаватель, попавший в плен к папуасам, или что-то в подобном роде.
Он повернулся на бок и ткнул себя в грудь рукой.
— Ник, — сказал он и повторил для вящей убедительности: — Ник. Ник.
— Ньик? — послышался тихий мелодичный голос.
— Ник, Ник, — закивал он.
Боже мой, поняла. Умница, девочка. Девочка? Ну, конечно, девочка: такой юный голос. И эта грудь — изящная и миниатюрная…
— Ли Тхау, — услышал Ник.
— Ли Тхау? — неуверенно переспросил он.
— Ли Тхау, — вновь щебетнул голосок.
— Ли Тхау, — утвердительно повторил Ник.
Знакомство состоялось.
Ник коснулся пальцами своего лица.
— Спасибо, моим глазам уже гораздо лучше, — проговорил он с мягкой улыбкой, стараясь интонацией передать смысл сказанного.
Поняла ли она его? Ник почувствовал, как рука девушки осторожно уперлась ему в грудь и мягко толкнула. Он послушно опустился навзничь, ощущая спиной жесткое плетение циновки. На лицо ему вновь легли большие влажные листья, сочащиеся ароматной влагой.
Послышались чьи-то шаги. Сейчас, наверное, снова поведут на допрос…
Раздался мужской голос — а, да это же тот самый старик, который давеча выступал как переводчик. Девушка что-то ответила ему. Ник озабоченно вслушивался в звуки незнакомой речи, безуспешно пытаясь угадать, о чем идет разговор. И невольно вздрогнул, когда прозвучал обращенный к нему вопрос по-английски:
— Ты о'кей?
Ник кивнул.
— Как твои глаза?
— Болят уже меньше, — ответил Ник. — Но я ничего не вижу.
— Тебе нужно лежать, — сказал старик из окружающей темноты. — Ты должен быть хорошо. Ты — быть здесь. Ты должен не делать плохо. Мы лечить тебя. Ты окончить войну. Ты понимаешь?
— Да, я понимаю, — отозвался Ник.
— Ишь ты — «не делать плохо»… Это мы еще посмотрим. Но, подумав так, Ник тут же внутренне усмехнулся собственной глупой самонадеянности: куда ты денешься, беспомощный слепец…
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Мое имя Фу Чанг.
— Фу Чанг, — кивнул Ник. — Я понял, Фу Чанг. Я все понял, Фу Чанг…
Его начала окутывать вязкая дремота. «А мама ведь и не знает, что я жив», — успел подумать Ник и провалился в забытье.
И потянулись странные дни. Ник Паркер начал учиться жить заново, в необычном мире, состоящем только из звуков, запахов и прикосновений. Он напоминал себе большого ребенка — да и со стороны, видимо, выглядел таковым. Заботливо ухаживавшая за ним Ли Тхау недаром ведь так часто заливалась своим колокольчиковым смехом: Ник был комично неловок в самых простейших ситуациях. Да и само их общение было чрезвычайно забавным: не зная языков друг друга, они тем не менее разговаривали между собой постоянно. Причем, как ни странно, Нику начало казаться, что он иногда довольно верно понимает Ли Тхау. Конечно, точный смысл ее слов оставался ему неведом, однако многое решали тембр и интонации. Вообще Ник стал гораздо более чутко ощущать окружающее: щебет птиц, шум ветра, запах пищи, весомость предметов, гладкость или шероховатость поверхности… Он иначе стал оценивать звуки: оказывается, они могут быть добрыми и злыми. И оказалось, что каждому человеку присущи его собственные звуки: не только голоса разнятся, но и одежда шелестит по-иному, и дышит любой по-своему. Постепенно слух Ника обострился настолько, что он начал воспринимать даже звуки жестов. Они с Ли Тхау придумали особую игру: она на расстоянии примерно в ярд замысловато манипулировала рукой, а он пытался синхронно повторять ее движения. Одобрительные или насмешливые восклицания девушки давали оценку точности Ника.
Они гуляли по деревне всегда вместе: опирающийся на трость высокий белокурый американец и тоненькая черноволосая вьетнамочка. Поначалу при ходьбе Ник слегка касался локтя Ли Тхау — и по тому, как покачивалась ее фигура, понял, что девушка слегка прихрамывает. Потому, наверное, она и не надела военную форму — ведь у вьетконговцев воюют и молодые женщины.
Население деревни, насколько мог судить Ник, состояло в основном из стариков и детей. Ребятишки порой принимались дразнить Ника, но в их шутках не было издевки. Иногда Ника раздражали глупые детские проказы, нo он старался не обнаруживать своих эмоций: что поделаешь — они ведь просто резвятся, как глупые и веселые щенята.
Вообще Ник не уставал поражаться тому спокойному добросердечию, с которым отнеслись вьетнамцы к нему, чужеземному солдату. Ведь, если вдуматься, он пришел сюда как агрессор, захватчик, незваный гость. Родные и близкие этих людей гибли в боях, и — как знать — возможно, кого-то из них убил именно он, Ник Паркер… И чем больше размышлял об этом Ник, тем очевидней становилась для него бессмысленность здешней войны. Во всяком случае, Америке сюда соваться было незачем — пускай ребята сами между собой разбирались бы. И постепенно Ник проникался все большим уважением к вьетнамцам: за порядочным обращением с ним, беспомощным пленником, он угадывал достоинство этого гордого народа.
Сыграло тут роль и общение со старым Фу Чангом. Беседы с ним были большой отдушиной для Ника, тосковавшего по родной речи. Старик владел английским довольно-таки сносно, хотя частенько путался в грамматике и немилосердно коверкал слова. На расспросы Ника об источнике таких познаний отвечал уклончиво: «Жизнь долгая…» Однажды, впрочем, скупо пояснил: «Корабль, море, торговля. Очень давно». И добавил что-то по-французски. И еще из разговоров с Фу Чангом Ник понял, что старик не больно-то жалует режим Хо Ши Мина, — впрочем, на эту тему его собеседник предпочитал не распространяться. Не захотел Фу Чанг объяснять и того, почему Ника оставили в этой деревне вместо того, чтобы отправить в лагерь для военнопленных. Нику оставалось только предположить, что захватившей его разведгруппе или диверсионному отряду он был попросту обузой, тем более что из допроса стало ясно: рядовой американской армии Паркер никакой ценности как «язык» не представляет.
«А что, если я попытаюсь убежать?» — спросил как-то Ник у Фу Чанга. «Разве ты хочешь бежать?» — вопросом на вопрос ответил старик — и Нику оставалось только молча с ним согласиться.