Блондин с улыбкой поднял на Гнилого Боба незрячие глаза.
— Крепкого, пожалуйста, — сказал он вежливо.
Гнилой Боб осклабился и плеснул ему в тарелку почти полную бутылочку жгучего соуса «чили»:
— Вот, лопай.
Блондин перемешал соус с гарниром и отправил себе в рот солидную порцию.
Гнилой Боб со всей компанией зареготали во все горло.
Слепой между тем аккуратно прожевал и глотнул. Затем снова широко улыбнулся:
— Неплохо. Но пожалуй, этот соус слишком слабый для меня. Может быть, есть что-нибудь покрепче?
Физиономия Гнилого Боба озадаченно вытянулась.
А блондин продолжал уплетать за обе щеки.
Ладно, сука, жри. Мы тебя только немножко облегчим.
Гнилой Боб подергал за ремень сумки, висящей на плече слепого:
— Дай-ка мне твой багажик.
— А ты уверен, что она тебе подойдет? — спокойно осведомился блондин.
Гнилой Боб посерел от гнева:
— Давай мне сумку, ты, кент!
Дружки Боба, отшвырнув стулья, приблизились к ним:
— А ну, отдай ему сумку, лишенец!
И тут Гнилой Боб увидел нечто странное: трость, только что смирно стоявшая рядом со слепцом, вдруг взвилась вверх и резко ткнулась ему, Бобу, в живот. Из груди у него сразу ушел куда-то весь воздух, изнутри к горлу подкатило чугунное ядро — и Гнилой Боб отключился, враскоряку рухнув на пол.
— Ах ты, ублюдок! — рявкнул небритый Дик.
Слепой со все той же любезной улыбкой повернулся к нему, а его трость тем временем ударила в бок верзиле с кастетом и походя чиркнула по гортани другого громилу, едва успевшего замахнуться ножом. Оба они мигом заняли место рядом с Гнилым Бобом.
Дик и еще один уцелевший представитель кодла в секунду сообразили что к чему и проворно ломанулись к выходу.
Приемник над стойкой кончил изрыгать бодренькую музычку, и игривый голос дикторши известил:
— В Майами опять восстановилась хорошая погода.
А Ник Паркер, незряче глядя в пространство, с обезоруживающей улыбкой вопросил:
Что здесь происходит? Ах, простите, я такой неловкий, Боже мой…
И тут негритянка за стойкой не выдержала и расхохоталась.
Мало сказать, что Фрэнку Дэвероу сейчас было не по себе. Ему было гораздо, гораздо хуже.
Потому что в данный момент он висел вниз головой на высоте тридцатого этажа и вечерняя улица, освещенная веселенькими огнями, маячила глубоко внизу под ним.
Сильные руки удерживали Фрэнка за щиколотки — пока удерживали, а там — поди знай…
— Ну как, тебе хорошо видно? — спросили у него сверху, с балкона.
К горлу подкатывала нестерпимая тошнота, далекая мостовая рябила автомобильными фарами.
— Брюс-авеню — не правда ли, прекрасная улица? — продолжали ехидничать мучители.
Вдруг пальцы на щиколотках Фрэнка чуть ослабили свою жесткую хватку.
— Нет! Нет! — истошно заорал он.
Сверкающая ниточка слюны, вылетевшая вместе с воплем, легкой паутинкой заскользила вниз вдоль этажей.
— Или тебе что-то не нравится?
Кровь прилила к голове, и казалось, что под ее напором глазные яблоки постепенно выдавливаются наружу: вот еще чуть-чуть — и выскочат вон, канут вниз бело-радужными шариками, шлепнутся об асфальт тротуара, словно яйца на сковороду.
— Очень высоко здесь, приятель, я понимаю. Но ты ведь сам напросился, разве не так?
Фрэнку вдруг пришла в голову совершенно нелепая в данном случае мысль: нет, у далеких предков людского рода никогда не было крыльев. Иначе сработал бы далекий-далекий инстинкт — и не было бы столь омерзительно страшно болтаться над Брюс-авеню.
— Ну ладно, хватит, — произнес сверху жирный голос. — Пожалуй, пора его сбросить.
— Нет! — снова закричал Фрэнк, отлично понимая, что его мнение тут мало кого интересует.
Полуобморочное марево застило взор, ноги сводила судорога.
— А почему же нет? Не волнуйся — ты быстро долетишь, зуб даю.
Его встряхнули, словно куль, — и Фрэнк лихорадочно попытался припомнить какую-нибудь подходящую молитву, но в сознании мелькнула только строчка из какого-то шлягера: «Это мы к вам идем, ребята чумовые…»
Но похоже, полет пока откладывался.
— Нет, кажется, ты еще не вполне готов к этому. Повиси еще немного, — с некоторой даже досадой произнес все тот же жирный голос.
— Прошу вас, отпустите меня, — с трудом выдавил из себя Фрэнк.
— Да? Ну ладно, уговорил… Ну-ка, Сэм…
— Нет!!! — возопил Фрэнк, поняв свою роковую оговорку, которая могла стоить ему жизни.
— Но ты же просишь! — возмутились наверху.
— Нет! Нет! Не то!
— А что же, голубчик?
— Умоляю вас…
Горло пересохло, словно резиновый шланг на знойном солнце, слова из него лезли с трудом.
— Умоляю, пощадите…
На балконе язвительно рассмеялись в несколько глоток.
— Странный ты тип, Дэвероу. Поиграл на славу, доставил себе удовольствие — разве не так?
Бездна внизу внезапно показалась не столь уж и страшной — она звала, манила…
— Тебе ведь никто не мешал, дружок: хочешь играть — играй. Угодно в долг? Ну что ж, отчего бы не подсобить приличному человеку? Получай в долг. Тут ведь все порядочные люди, не какие-нибудь там жлобы… Разве не так было, дружище Фрэнк?
Тридцать этажей — сколько это будет в ярдах? Но натренированный мозг безуспешно пытался решить столь простенькую арифметическую задачку…
— Ну что ты молчишь? Стыдно, да? Разумеется, стыдно. Ты прямо как нашкодивший щенок, Дэвероу. Пора платить, — а где же денежки?
Квадрат массы на скорость падения… Или масса на квадрат скорости? О Боже…
— Умоляю…
— Раньше надо было думать, дружок. Нам теперь остается только попрощаться с тобой. Жаль, конечно, что земля отнюдь не будет тебе пухом, но что ж поделать — от судьбы ведь не уйдешь…
— Не-ет…
Из носа хлынула кровь, заливая глаза, склеивая ресницы, а улица внизу стала, кажется, чуть ближе…
— Нет, говоришь? Ладно, приятель, тебе повезло. Мы сегодня добрые почему-то….
Неужели? Фрэнку показалось, что он ослышался. Вот сейчас эти страшные руки разожмутся — и…
— Послушай-ка внимательнее, Фрэнк. Ты ведь совсем недурной специалист в органической химии, ведь так? Тут такая оказия: мой химик попал в катастрофу — бедняга, не повезло ему… И вот образовалась вакансия. Ты меня понимаешь, Фрэнк?
А пропасть все звала и звала, улица внизу словно бы ощеривалась в гостеприимной улыбке…
Фрэнк Дэвероу собрал все свое мужество — и все последние способности к членораздельной речи:
— Я никогда… не сделаю этого для вас…
— Да брось ты — чего ломаешься, как целочка?
— Не-ет…
— Ах нет? Ладно, Сэм, бросай его. Сейчас, сосчитаю до трех… Раз… Два… Ну как, Фрэнк, надумал?
Ну вот и все. По счетам надо платить. Деваться некуда.
— Нет… Никогда… Делайте что хотите… Отпускай, сволочь!
— Ты, может, полиции боишься, Фрэнк? Так это ерунда! Тут ведь Невада — в нашем штате все законно, особенно для хороших людей…
— Я тебе сказал, гад: отпускай!
— Не очень ли ты спешишь? Я ведь могу сделать одну очень простую вещь… Навещу твою бывшую женушку в Майами. Как, бишь, ее зовут — Линн? Там у тебя и сынишка остался, между прочим…
— Ах вы, подонки…
— Что-что? Я не слышу? — переспросили с балкона.
Тридцать этажей — разве это высота?
«Жаль, что они не швырнули меня туда минутой раньше», — подумал Фрэнк Дэвероу.
А вслух с трудом сказал:
— Ладно, я согласен. Ваша взяла.
Брюс-авеню — и впрямь прекрасная улица.
Он редко вспоминал о Линн.
Фрэнк Дэвероу вообще предпочитал отсекать неприятные для себя воспоминания — не хотел взваливать на душу лишнюю тяжесть, забивать голову обременительными думами. Понимал, конечно, что это говорит в нем элементарный эгоизм, однако сделать себе поблажку, уступку так легко, так удобно… А совесть поворчит малость — да, глядишь, и успокоится: с нею договориться легко.
О своем детстве, например, он помнил только веселое и приятное, напрочь отбрасывая какие-либо унизительные и неприятные моменты вроде обид, нанесенных большими мальчишками или взрослыми. А подростковый период не хранил в памяти вовсе: период возмужания на пороге юности был слишком мучителен — вечные прыщи на лице, потные руки, страшная скованность в общении с девочками, изнуряющие занятия онанизмом, за которыми ему постоянно мерещилась перспектива стать в будущем импотентом… К чему беречь такой тягостный багаж — это явно лишнее.