Я коснулась обитого тканью деревянного угла. Мне не нужно было протягивать руку дальше – кожей чувствовала холод там, где лежала Гарькина голова. Мама сказала, что у него спокойное лицо, будто спит. Сказала, что его одели в кожаную куртку зачем-то, что в гроб положили альпинистские очки и томик Высоцкого. Ей все это казалось кощунством, а мне – нет. Все это он любил, пусть оно с ним и останется. До конца.
Говорили многие и много. Я не вслушивалась. Слова обтекали меня, улетая под высокий потолок и теряясь там.
– Тебе тоже нужно сказать, – прошептала мама.
Нужно? Я покачнулась. Нет. Не смогу. Гарька, милый, прости!
И тогда левому боку стало пусто и холодно – мама оторвалась от меня, отошла.
– Гарик всегда был необыкновенным мальчиком… – услышала я ее голос.
Обычно сильный, для такой хрупкой женщины, сейчас он звучал ломко, надтреснуто.
«Надтреснуто… – Я не могла ни на чем сфокусироваться, даже на маминых словах. В пустой голове пробегали нелепые мысли. – Мы все сейчас надтреснутые. С трещиной в сердце, Гарька».
Из тех, кто умер в хосписе в ту ночь, для похорон выдали только Гарькино тело. Остальные до сих пор находились в Бюро судебно-медицинской экспертизы. И там они могут задержаться надолго, как сказал капитан Дежин. Спасибо, что тело Гарика нам отдали быстро! Ведь у него никаких подозрительных посмертных изменений не обнаружили.
Капитан звонил каждый вечер. Сначала – просто узнать, как я себя чувствую, а потом вдруг спросил, не желаю ли я прогуляться перед сном. Я вовсе не хотела выходить под липкую морось, весна капризничала, и хорошую погоду вдруг сменили холодные ветра с дождями, но капитан явно вытаскивал меня из дома неспроста. Пришлось согласиться. Удивила мама, заявив, что в таком виде – спортивный костюм и старенькая куртка – никуда не выпустит. Изобразив маленький, но шумный ураган, она заставила меня переодеться и сама переплела мне волосы в косу, стянув резинку с привычного хвоста.
– Как на свидание меня собираешь, – попыталась отбиться я, – еще накрась…
– А что? Может, так оно и есть?
Мама аккуратно разбирала пряди моих волос.
Я фыркнула:
– Ма, что ты себе напридумывала? Капитан Дежин тот еще кавалер. Дело у него.
– По делу или не по делу, а девушка не может себе позволить встречаться с мужчиной в таком виде!
Я сдалась. В конце концов, правду-то я сказать не могла. Даже ей. Особенно – ей. А вот капитану сказала…
Ветер попытался вырвать у меня из руки дверь в парадную, попутно влепив в лицо приличный заряд холодных капель.
– Стой под навесом! – услышала я.
Хлопнула дверь машины, и капитан зашлепал прямо по лужам, на ходу открывая громко щелкнувший зонт. Капли неровно забарабанили в натянутую ткань, и мы побрели к машине, пытаясь одновременно уместиться под ненадежной защитой.
– Хорошенькую погодку вы выбрали для прогулок, Максим, – проворчала я, оказавшись в теплом салоне.
– А здесь не капает, – с философским спокойствием отреагировал на мое ворчание Дежин, поворачивая ключ зажигания.
Машина послушно рыкнула и покатилась вперед.
– Куда вы меня везете?
– К одному моему приятелю. Он настойчиво просил о знакомстве.
– Что? – нахмурилась я.
– Света, не бойся. Он – врач. В некотором роде.
– Я не боюсь! И что значит – в некотором роде?
Капитан меня смущал и злил. А я смущала и злила его. Куда подевалась простота и откровенность, с которой мы общались в тот единственный раз у него дома, не знаю, но теперь между нами все время висела неловкость. И еще – несколько смертей. И непонятные шакалы-невидимки.
– В некотором роде, потому что он не работает с живыми людьми. Он судебно-медицинский эксперт. Танатолог.
– Тана… Смертевед?
Максим усмехнулся. Не фыркнул, не издал ни звука, но я почувствовала его усмешку так ясно, словно смогла ее увидеть.
– Смертевед… А что? Именно так.
– И что ему от меня надо?
Я все еще сердилась. Не люблю сюрпризов. Не люблю неожиданностей. Их в последнее время и так хоть отбавляй.
– Не злись, – прочитал он мои мысли. – Славка – хороший парень, мы с ним давно знакомы. Он занимается нашими трупами из «Уюта» и хосписа.