Он потешался над Егором, над тем, как бескомпромиссно его отшили после прекрасного свидания.
Обида за парня стала немыслимой. Я будто бы весь вечер трясла бутылку с неловкостью, и та наконец пеной пробку выбила и вылилась на свободу.
Я вдруг поняла, что никому, ни одному человеку не свете не позволю смеяться над добряком Егором Смолиным. Постучалась в закрытую дверь, дернула за ручку. Взяла за рукав гонщика и вытянула на улицу. Тут же задрожала от порыва ледяного ветра!
Таксист, посигналив, уехал, и мы остались у подъезда вдвоем.
Было темно, зверски холодно. Вкус тосола жег язык.
Я представляла себя смелой и сильной, современной и свободной девушкой. Цыганская часть осталась в Москве, с родителями, братом и бабулей. Я приняла решение переспать с парнем, который очень сильно нравится.
Сердце забилось быстро-быстро, сама испугалась и растерялась. Егор стоял рядом, выдыхал пар и пьяно улыбался. Потом чмокнул меня в лоб и сказал: «Я не готов так быстро, дай мне время, малышка».
Я расхохоталась так громко, что на первом этаже свет включили. Егор добавил: «Все нормально», достал мобильник и через пять минут уехал на другой машине, а я поднялась к себе и долго дрожала под одеялом, тщетно пытаясь согреться.
Воду горячую так и не дали, в квартире было прохладно, и я мерзла. Думала о том, что вдвоем под этим одеялом было бы в разы теплее. Вспоминала зачем-то Тимура, Сашу. Хотела, чтобы меня никто не трогал. Никогда. Ругала себя.
Много плакала.
И смертельно хотела в свою комнату, расположенную на втором этаже родительского дома. Чтобы Ба-Ружа пришла с кружкой горячего облепихового чая и рассказала старую цыганскую байку о любви, в которой скромная дева отдает невинность тому самому и взамен получает преданного мужа, детей и блага. А мне бы снова было двенадцать, и в глазах блестели бы мечты о единственной и великой любви.
Утром, слава богу, полегчало.
Подумала, что понятия не имею, захочет ли Смолин-старший на работе держать язык за зубами. Может, к обеду весь Красноярск будет в курсе, какая толстая у меня задница. Поэтому если уж прослыть, как говорит ба, шаболдой, то хотя бы эффектной шаболдой. Я нарядилась в лучшее и сняла чехол с белоснежного пальто.
Приготовилась ко всему.
«Всю ночь думал о тебе, так и не заснул. Прикинь», — упало на мобильник от Егора.
«Мне приятно) Я тоже о тебе думала».
«Зря я вчера не зашел. Как лох сбежал, да?»
«Аха-ха, возможно)»
«В эти выходные ты летишь со мной. Это не обсуждается. Точка! Я возьму на тебя билеты».
«Егор!»
«Не обсуждается. Ты могла подумать, что я тебя не слишком сильно хочу. А я...»
«Что?»
«Увидишь».
В этот момент меня подрезала «Сильвия» Платона, и я ощутила такое сильное раздражение по отношению к Смолину-старшему, что едва с собой справилась. Ну зачем было накидываться на него в душе? Ну почему он преследует сейчас? Только жизнь стала налаживаться, и все опять катится в черту из-за того, что я не устояла перед очередным мамкиным мачо.
***
Выкидываю из головы мысли о братьях и сосредотачиваюсь на работе. Когда получаю в расчетах заветные цифры, хлопаю в ладоши!
Платон тут же поднимает глаза. Нечеловеческим усилием воли я заставляю себя быть естественной и не думать о том, как классно с ним целоваться. Он, кажется, уже забыл обо всем и ведет себя нормально, мне тоже было бы полезно.
— Я кое-что придумала, но вам не понравится.
Усмехается.
Быстро делаю скриншот итоговой суммы и отправляю. Брови Смолина летят вверх. Он пишет:
«Показывай».
«Я еще не доделала. Дайте время до конца недели, чтобы все перепроверить».
Мазнув взглядом по экрану, он поднимается и немедленно подходит ко мне. Встает за спиной, наклоняется. Я сжимаюсь внутренне настолько, что сама себя презираю. Это пройдет. Пройдет. Пройдет.
С Тимуром же прошло, с этим и подавно.
Платон наклоняется еще ниже, берет мышку, водит по строкам, проверяя таблицу.
— Я не знаю такой разработки, — говорит вполголоса, почти на ухо.
— Моя авторская. О ней почти никто не знает. — Прочищаю горло.
В этот момент на экране всплывает окошко с сообщением мессенджера.
Егор Смолин: «Я опять хочу тебя».
Сжавшееся было сердце разрывается на молекулы. Меня сносит потоком жара, щеки горят нестерпимо. Я на миг застываю, мечтая провалиться сквозь землю. Упасть во времена, где мне двенадцать, и остаться там навсегда.