Вздыхаю.
— Платон Игоревич, нам нужно сотрудничать. Ну что вы делаете? Вам никуда не деться от нас, а нам — от вас. Зачем конфликты?
Он вскидывает глаза и криво, неприятненько улыбается. Помешкав пару секунд, выдает спокойно, но на одном дыхании:
— Элина Станиславовна, это наш проект от начала и до конца, наша разработка, под нас открывали грант. Технология уникальная, прогнозируемые масштабы производства и внедрения потрясают. Вы прекрасно понимаете, зачем влезли. Неясно, с чего решили, что вас здесь кто-то ждет. Улыбаться и целовать вас в зад я, уж простите, не буду.
Прекрасно понимаю, что «целовать в зад» — это фигуральное выражение, относящееся к нашей группе, но отчего-то ощущаю легкое смущение.
— Вполне можно обойтись без поцелуев, — подбадриваю вяло.
Смолин продолжает:
— Да, Миша верно вчера сказал: нам нужны ваши подписи. Всем будет легче, если вы будете приезжать ради них. Ни ваше присутствие, ни ваш, так сказать, вклад не повлияют на ваш заработок. Ни премий, ни повышения зэпэ не будет. Вы не просто не нужны здесь, вы мешаете.
— Я могу помочь. Правда.
— Помочь потратить деньги?
— Возможно. Для этого мне нужно сначала посмотреть сметы.
— Через мой труп.
— Меня это устроит.
Мы смотрим друг другу в глаза, мой пульс ускоряется. Надеюсь, Смолин не замечает, как отчаянно я вцепляюсь в стол и с какой силой сжимаю пальцы. Вот гад. Я в шоке. Просто в шоке.
Ты пожалеешь об этом разговоре. Клянусь, пожалеешь.
— Но надеюсь, — пробую смягчить, — что вы смените гнев на милость и мы обойдемся без смертельных случаев.
Он переводит глаза на экран ноутбука и произносит медленно:
— У Егора скоро важный заезд, не отвлекайте его, пожалуйста.
— Я знаю, он меня уже пригласил посмотреть.
Платон молчит.
И я докидываю:
— Думаю, будет зрелищно. Обязательно приду.
Он хмыкает:
— Оденьтесь тогда теплее.
— Так что насчет сметы? Вы с ней закончили? Или еще в процессе?
Смолин поднимается, идет к столику, берет стакан с кофе и маффин. На языке болтается: «На вас я не покупала», но молчу, потому что это будет ребячеством, а мы здесь занимаемся серьезным делом.
На самом деле сумма гранта ошеломительна. С такими я никогда не работала. Платону Смолину только двадцать шесть, он всего на два года старше меня. Это не первый его грант, но, возможно, первый настолько крупный. Вообще, то, что руководителем назначили столь малоопытного сотрудника, — нонсенс. Ему благоволят, и хочется верить, что не зря. Наверное, на его месте я бы тоже психовала?
Обрываю себя: хватит оправдывать хамов! Ничто не дает права разговаривать в таком тоне! Звоночки из прошлого.
Я оглядываю спину Смолина и закатываю глаза. С облегчением выдыхаю, потому что в этот момент заходит Дарина.
. Бедняжка застывает в дверях и радостно произносит:
— Элина, ты пришла! Вот это сюрприз!
Сжимаю зубы и улыбаюсь. Выходит, кажется, что-то вроде хищного оскала.
Они меня уже похоронили. Надо на обеде расспросить про Веронику, а вечером у меня ужин с Егором.
Не собиралась правда тащиться на гонки, но теперь — приду обязательно!
Глава 5
Платон
«Помнишь, какой сегодня день?»
«Конечно, — отвечаю матери. — Ты в порядке?»
«Не спала ни минуты».
Я тоже. Всю ночь дубасил по красному кольцу.
«В такие дни я боюсь спать, сам знаешь. Пообещай, что не поедешь на кольцо вечером».
Она присылает свою фотографию, — измученная, печальная, будто постаревшая, — и я откладываю мобильник на целую минуту. Голова трещит из-за бессонной ночи, жалости и бессилия. Москва же неустанно ерзает на стуле, достает что-то из сумки, убирает обратно. Как специально врубает музыку, тут же выключает. Потрясающе громкая девка.
«Я заеду», — отправляю.
«Ты — все, что у меня есть. Поклянись. Поклянись моим здоровьем, что не поедешь на кольцо».
«Я не могу этого сделать, ты ведь знаешь. Но после — я буду. Жив и здоров».
Мать отправляет меня в бан немедленно. Сильнейшее раздражение волной прокатывается по коже, иссушает и болезненно жжет паяльником — чувством вины.
Дрифту я научился в пятнадцать в гаражах отца. В девятнадцать впервые выиграл «Тайм Аттак», в двадцать взял кубок на ралли. У меня была серьезная проблема. Нужно было выбрать одно направление и двигать по нему, но я не мог — нравилось все. Когда мне был двадцать один год, разбился дядя Фёдор. Сегодня ему исполнилось бы сорок три.
Закрываю глаза и вижу трассу, движусь по ней, словно в реальности все происходит. Мышцы напрягаются автоматически, готовясь к перегрузкам и тряске. Машина — не отдельный механизм, это экзоскелет, часть моего собственного тела. Я знаю наше красное кольцо наизусть, каждый метр, малейшие неровности покрытия. Иногда мне снится, что я еду по нему с закрытыми глазами. Раз за разом.