— Не нужно. Бедный мой!
В миг преодолела восемь шагов комнаты, заключила в тесные объятья, как если бы Джош намеревался вдруг истаять в воздухе. Завсхлипывала на сыновней груди.
— Мам, пожалуйста, не нужно, — в груди рос комок. И если дальше так — Джош же не сдержится! — Мам…
— Не буду. Сейчас. Ты не обращай на меня внимания, на дуру старую.
Отстранилась, оставила на футболке спереди мокрый холодок слёз.
— Ты не глупая и не старая.
Сорок пять лет, между прочим. Иные чародейки в этом возрасте только-только замуж выходят. И ребенка еще вполне могла бы родить.
— Не плачь.
— Не буду. Всё хорошо. Но, Джош, как же так? Нет, ничего… ничего… Живут же простецы. Переживем и мы.
— Простецы… Они иначе живут.
— Да кому они нужны, эти Способности?! — преувеличенное воодушевление. — А если насчет денег — то ничего, с голоду не помрем. Я маленько скопила, думала вам с Луизой… на свадьбу… ой… Сынок…
— Ничего, мам. Всё нормально.
Про Луизу не следовало. Луизы в джошевой жизни больше нет. Она предлагала "остаться друзьями". Но это еще сложней, когда любимая девушка рядом, только уже не твоя девушка, а всего лишь "друг".
— Вот что! Поправишься, продадим твою квартиру в Познани, увезу к себе! С такими деньгами в деревне можно вообще всю жизнь на печи валяться, еще детям останется!
И она не понимает, как тот Ранульф. Уж лучше голодать, чем на печи валяться. Да еще всю жизнь. Ныло запястье, просило закончить начатое. Так интересно всё же, сколь тупы столовые ножи?
— А в деревне девушки хорошие, не то, что ваши городские расфуфыренные девки гулящие.
— Мам, не трогай Луизу.
— Да я, собственно… Не о ней. Просто видела на улице… девица с голым пузом!
— Мам…
— Ничего. Это я так… глупая женщина…Просто найду тебе невесту хорошую, деток заведёте.
Тоска какая… Глубокая и тошнотворная.
— Мамочка, послушай, я не…
Перебила — жалобно и при том яростно:
— А мне плевать, есть у тебя Способности или нет! Ты живой и ты не на своей дурацкой службе! Я последние годы как на иголках, поседела даже — каждого звонка боялась! Вдруг как с отцом твоим — позвонят и скажут, что убит! И что нужно тело забирать! Нет, ты будешь жить! Ты у меня один остался! — опять прижалась к груди.
— Ну что ты, мама? — всё-таки прорвался тот комок. Сухими, мучительными всхлипами сквозь стыд. Нож, да? Нож — трусость. Когда это маму убьет. Как забыть можно было? — Ты это… прости меня?
— За что? Джош… живой хоть…
— Ни за что. Так.
Мама в объятьях — птичка встрёпанная, мокрая, напряженная. А вот Джош постепенно успокаивался, схлынуло… Тихий стук в стекло — вздрогнула под руками. Прислушался и улыбнулся. Маленький клюв по стеклу — тук-тук требовательно. И царапают коготки по скользкому подоконнику.
— Мам, там где-то хлеб еще на столе должен был быть. Покорми воробья.
Всё-таки нужен — маме и еще одному маленькому шумному нахалу за окном. Значит, те шестьдесят лет — терпеть…/
— Ну? Что-нибудь разузнал? Что сказал Гауф?
Мэва грохнула чайник на стол и теперь усиленно дула на свой горячий кофе. Кофе Джоша в пластике стаканчика жёг пальцы. Поставил на какой-то отчет. Цезарь увлеченно грыз обнаруженную чудесным образом в миске кость.
— Ничего не сказал. Нет Гауфа. Уехал.
— В смысле?
— В прямом и буквальном. Вчера вечером внезапно отправили в командировку. Настолько внезапно, что даже мне не позвонил, не предупредил.
— Ммм… Любопытно. А Богуслав Корчев?
Изумительно быстро соображает.
— Перевёлся в закопаньский отдел. По собственному желанию.
Молчала. Думала. От кофе, вопреки здравому смыслу, клонило в сон. Однако еще пока ворочались шестеренки мыслей в мозгах. Медленно, с трудом, но ворочались.
Наконец, Мэва выдала:
— Джош, что происходит? О чем таком знает Корчев? И о чем ты вчера говорил с Гауфом? Чего секретного он тебе сообщил, что у тебя аж истерика случилась?
Вертелись шестеренки, выщелкивая по обрывку, по клоку тупых мыслишек: Гауф сам допетрил до нейтральных энергий, и вполне мог еще до чего додуматься и поделиться с младшим коллегой. И его убрали. Нервный Корчев стрелял в некроманта. Перевелся окончательно. Никого из ребят той дежурной группы сейчас в Познани нет. Беккер узнал и про разговор с Гауфом, и про ночь в кабинете. При трезвом измышлении: о содержании разговора он знать не мог и не знал — поэтому с утра пораньше припёрся; про ночь исходя только из журнальных записей тоже не добрался бы сам. Единственный вывод — Рагеньский забыл сдать ключи. Всё. Но вот про саму ночевку пан Владимир знал. Знал то, о чем знала Мэва. И, соответственно, не знал того, о чем не знает она. Ещё обещал нападения… Наркотическое зелье у напарницы на столе. Потерянный диктофон. Любой каприз на блюдечке с голубой каемочкой. Рассыпанные паззлы сложились в картинку. Нашелся тот недостающий элемент. Если раньше Джош сомневался, то сейчас…. Беккер и Мэва — вот оно. Нет, точно! Никаких сомнений. Слежка. Теперь круглосуточная.
— Джош, я тебе вопрос задала! — ощутимое раздражение. — Что тебе Гауф вчера сказал?
— Нет, Мэва, погоди. — Требовалось определенное усилие, чтобы сказать дальше. Неприятное усилие. — Сначала на вопросы ответишь ты. И честно ответишь. Вы все тут меня за нос водите, да?
— О чем ты?
Усилие перетекло в ответное раздражение. Агрессивное и мерзенькое.
— Сговорились? Спелись с Беккером? Следишь? — едва примолкшая головная боль набросилась с удвоенной силой. — И сколько платят?
— С ума сошёл? Бредишь? Ты хоть сам понял, чего сказал?! — щелкнула каблуками, подскакивая, кажется, с кресла. Стукнуло об пол, валясь со стола, нечто тяжелое. — Совсем мозги заклинило?! Вот идиот же, прости Свет!
— Мэва, расскажи мне правду.
— Какую правду, Джош, о чем ты?! Откуда мне знать, что еще за придурь тебе в голову стукнула?!
В голосе напарницы неподдельная обида. Оскорбленная невинность. А как она два дня назад здорово по телефону испуг и панику недалекой городской фифы изображала! Заслушаешься!
— Ты сама знаешь, о чем я. Беккер приставил тебя шпионить, — и откуда-то же взялась решимость сказать то, что так и рвалось временами с языка. — Для этого вызвал из Колоденя. Так ведь? Скажешь, неправда?
— Джош, ты болен. Головкой двинулся. Серьезно говорю. По-моему, тебе нужно домой и баиньки.
Раздражение перетекло в настоящее бешенство, только не клокочущее, холодное. В мозгах от него на удивление ясно и просто сделалось.
— Речь не обо мне. Только о тебе. Со своими проблемами я разберусь сам. Но сначала ты мне объяснишь, каким боком замешана в деле. Объяснишь, чего ради тебя вызвали в Отдел после двух лет опалы, расскажешь, чего тебе наобещал Беккер за слежку, куда задевался мой старый диктофон, и как Беккер узнал, что я не ночевал дома.
Зато всё, больше никаких недомолвок и брожений вокруг да около. Высказал и сдулся. Ответит или не ответит?
— Точно — псих. У тебя мания преследования. — Прицокивает сокрушенно и очень натурально. — Или жар? Или это тебе Гауф такого наговорил, а ты и поверил? Тогда хорошо, что он уехал. Ты так вообще с катушек съедешь.
— Мэва, ответь.
— Что ответить? Что сама не знаю, зачем меня вызвали к тебе? Что мне ничего не обещали за слежку и я вообще за тобой не слежу?! Что не знаю, куда завалился твой диктофон и даже ни разу его не видела?! Что не знаю, где и от кого Беккер берет информацию?! Доволен?!
— Браво. Мэва! Быть бы тебе артисткой… — поаплодировал полусерьезно. — Только — не верю. Мы с тобой больше пяти лет дружим. Как ты могла?
— Джош. Ну нельзя же так!
Отставил пустой стаканчик в сторону. Аккуратно поднялся, закинул в рюкзак кошелек и телефон. Подумал, и отправил туда же диктофон. Будем надеяться, на пару часов записи его памяти хватит. Не забыть только новую батарейку купить.
— Эй, ты куда?
— Цезарь, идем! Цезарь!
— Ты домой? Или… одного где попало шляться не пущу!