Песни-споры здесь сочиняли с давних пор, а вот соединить в одну песню хвалебную — скойлту — и насмешливую — кялгью - еще никто не пробовал, и с тех пор такие вот песни зовут йирриновыми. По сравнению с Гэвином, Йиррин почти во всем поступал так, как положено и как все, — почти во всем, кроме песен. Кое-кто пытался подражать его манере, да выходило это большей частью неуклюже, а уж так играть размерами и созвучиями внутри строки, как он, никто не мог. Жаль только, в переводе сделать это уж совсем не выходит.
Про трех соек сложилось у него так складно и весело, что даже Кетиль смеялась. И, кстати сказать, как бы ни досадовала она на Йиррина, как бы ни насмехалась над ним, а с тех пор, как услышала его впервые, вздумай кто-нибудь сказать при ней, что певец ее брата не лучший из всех четырех округ, от Кетиль ему было б несдобровать.
В нынешнюю зиму все уже заметили, что она любого пария могла бросить посреди разговора ради удовольствия обменяться с Йиррином лишнею задорной перебранкой, в которых так отточила свой язычок, что Йиррин совсем ее зауважал и говаривал, что, мол, этой девушке впору самой сочинять песни. А на слова Гэвина насчет свадьбы она лишь смеялась, а ведь прежде, еще год назад, фыркала: мол, не твое дело, братец, за кого меня выдавать. (Дело и вправду было не его: раз Кетиль оказалась старшей женщиной в доме, она сама себе была хозяйка.) И нынче весной, когда уходил Йиррин, сын Ранзи, в поход, она уже откровенно гордилась своею такой замечательной собственностью.
Трудно понять, что чувствует девушка, у которой такой, как у Кетиль, ветер в голове; она и сама наверняка не понимала; но сейчас, в разговорах с Хюдор, от которой уже почти не таилась, все чаще проговаривалась: мой Йиррин. И ждала, ждала все нетерпеливее, и женщина впервые просыпалась в ней этим летом ожидания. Нынешней зимой Кетиль тоже вступила в возраст невесты — восемнадцать зим.
Девушки сидели у Хюдор в ее светлице. Как водится в здешних краях, была то единственная постройка в два этажа на всем хуторе; первый, сложенный из камней, пустует от одного приезда гостей до другого, и обыкновенно там попросту хранится одежда, а на втором этаже, деревянном, куда ход по наружной лестнице, спят хозяйские дочки. У Борна и жены его, Магрун, была и еще одна дочь, старше Хюдор, но она вышла уже замуж и жила в доме мужа. Оттого-то в девичьей светлице на хуторе у Борна спала теперь одна Хюдор, и, как всегда бывает, комната сделалась похожа на свою хозяйку — чистая, светлая от струганых сосновых балок и стен, неяркая и тоже словно притихшая в ожидании.
На полу здесь все еще лежала душистая осока, которой посыпают жилье в Летний Солнцеворот; над окном и под низкими балками развешаны связки трав и кореньев (Хюдор добрая была травница), а еще висели там восемь связок беличьих шкурок, и девятая связка, неполная. Хюдор очень жалела, что не успела подстрелить еще четырех белок, тогда был бы уже полный набор на шубу — в тамошних краях считается очень хорошо, если невеста припасет к свадьбе шубу или накидку, или, самое малое, куртку, построенную собственными руками. И прочее все тут было, как у любой девушки: длинная кровать, похожая на ладью, и точно так же с резною мордой диковинного зверя в головах (эти звери — защитники — обороняют от всего недоброго, что любит подкрадываться к человеку во сне), корзинки с рукодельем Хюдор — с шерстью, с золотым шитьем, с вязанием; резная шкатулка-ларь с уборами, что стояла сейчас на стеганом, с вышитыми лосями, покрывале на кровати. Кетиль, когда приходила, всегда вытаскивала ее — порыться в уборах Хюдор и полюбоваться, особенно лишний раз теми нарукавьями, Гэвиновым подарком.
Над кроватью повешено было зеркало — для счастья и для добрых снов. Это зеркало в скромной светлице у Хюдор было одною из немногих заморских вещей, лишь на юге умеют делать такие; его не надо было смачивать водой, чтобы оно отражало, и всегда, точно в колодце, стояла в нем колдовская светлая глубина. Вот и сейчас, попадая на него, солнце бросало в угол комнаты золотое, яркое пятно.
Время было уже послеполуденное. Затянутые бычьим пузырем рамы из оконниц по-летнему были вынуты; в резные низкие окна залетал порой ветерок; от тепла, от сушеных трав, от запаха разогретых солнцем смолистых ярко-желтых стен, от горячего света на полу в светлице было томно, лениво и хорошо, покой стоял вокруг, и долетала издалека песня работников на току. С того места, где Хюдор сидела, было видно, как пляшут пылинки в луче, что бросало солнце, отражаясь от зеркальной глубины; если засмотреться, можно придумать, что это кружатся в воздухе снежинки — первые снежинки, что будут кружиться в воздухе осенью, когда вернутся корабли.
Хюдор сидела у окна за своею прялкой, в глубине комнаты на неподъемном дубовом ларе с одеждой Хюдор устроилась ее гостья с вышиванием, которое она принесла с собой. Жужжала прялка, а Кетиль полуприпевала, полуприговаривала негромко «Песню об Охоте на Сребророгого Оленя», сложенную Йиррином, — и хотя с губ ее слетали слова о горьких делах, с которых началась десять зим назад распря Гэвиров и Локхиров, горечи не было ни в ее думах, ни на губах. Бессознательно она повторяла интонации, которые слышала от Йиррина, и порою голос ее улыбался — ибо сын Ранзи был веселый человек и даже в эту повесть сумел вставить — туда, где возможно, — немного задорного своего света; а мысли ее были совсем о другом, и в задумчивости она то обрывала песню на полуслове, то начинала опять, хоть с середины, хоть с самого начала.
Она поклялась выйти замуж за того, кто принесет ей рога Сребророгого Оленя — прекраснее этого зверя не было на свете, и Хозяйка Леса любила его и уж, конечно, не простила бы тому, кто б его убил; так что Ивелорн надеялась, что никто не отважится на такое, и к тому же даже найти быстроногого Оленя было трудно, а не то что догнать. Из всех искателей ее руки лишь Гэвир, сын Гэвира, и Локхир, сын Локхира, отправились на эту охоту, и Гэвир убил Сребророгого, а Хозяйка Леса сделала так, что Локхир вышел на то место минутой позже и, увидев, что опоздал, убил Гэвира своим охотничьим копьем. Много черных дел вышло из-за этого. Оленя жеХозяйка унесла с собой, и рога никому не достались; она не смогла спасти своего любимца, оттого что судьба Гэвира оказалась сильней, но, может быть, она все-таки надеялась его оживить, кто знает?
пела Кетиль.