Звуки топора далеко разносились над лесом, но человеку скоро надоело рубить столб, он бросил топор и тоже ушел за дачу. Открыв дверь, я вошел через веранду в большую столовую дома отдыха.
На столе на тарелках лежали недоеденные пирожные, пар шел из чайника. У стены, построившись в ряд, стояло пять человек. Здесь было две женщины, одна старушка, я думаю, сторожиха, и вторая — полная, добродушная, в белом халате — докторша или экономка. Я увидел Харасанова, моего учителя физики, сурового и молчаливого. Рядом с ним стоял человек в зеленой гимнастерке и галифе и повар в белом колпаке и переднике.
Против них, против этих служащих дома отдыха и моего учителя, стояли полковник Шварке, корзинщик Мамед, несколько паралитиков, слепцов, чудесно исцеленных Мехди. Мулла сидел у окна в шезлонге, перед ним стоял стакан чаю, он ел пирожное и смотрел в окно, выходившее во двор. Во дворе бесновались его подручные: они сворачивали курицам шеи, деловито рвали на куски белье, развешенное на веревках, и в то время как двое держали под уздцы коня, третий, размахнувшись, топором разрубил ему череп. Кровь и мозг брызнули на землю, конь упал и забился, а человек, размахивая топором, пошел по двору, оглядываясь и не зная, что делать дальше.
Мулла прихлебывал чай. Он сидел, рыжебородый старик, утомленный долгой дорогой, и отдыхал, вытянув ноги. Он дышал довольством и благодушием. А Шварке говорил людям, стоявшим у стены:
— Я хочу знать, кто из вас позвонит в район и сообщит, что все у вас здесь в порядке и мы здесь не проходили? Чей голос узнают, ну?
У Шварке были усы и брови с проседью и морщинистое лицо, но он больше не горбился. Он не придавал теперь значения гриму. В плотной статной его фигуре угадывался военный человек, лет сорока восьми — пятидесяти.
Наступило молчание. Учитель Харасанов смотрел в стеклянную дверь, за которой шелестели зеленые листья. Остальные стояли не двигаясь, с ничего не выражавшими лицами, какие часто можно увидеть на фотографиях. Повар переминался с ноги на ногу и смотрел на пирожное, исчезавшее во рту божьего посланца.
— Ну? — повторил Шварке.
Старушка сторожиха вздохнула, и Шварке посмотрел на нее, но она молчала, смущенная тем, что привлекла к себе внимание. В это время прозвенел резкий звонок. Я обернулся. Звонил телефон, стоявший в углу на столике. Шварке поднял маузер и подошел к Харасанову.
— Ну, вы, пожилой человек, — сказал он резко, — мне некогда разговаривать. Я стреляю через десять секунд.
Звонил телефон, со двора доносились крики разгулявшейся шайки, и Харасанов выступил вперед. Резкими шагами, не глядя на товарищей, стоявших рядом, он пошел к телефону. Вздохнула старушка, повар задумчиво сплюнул на пол, и человек в зеленой гимнастерке (должно быть, директор дома отдыха) отвернулся от моего учителя. Харасанов снял трубку. Шварке, держа в руках маузер, стоял рядом с ним, и Харасанов сказал: «Алло!»
Так было тихо в комнате, что мы услыхали голос, звучавший в трубке.
— Да, — сказал Харасанов, — дом отдыха. У телефона отдыхающий Харасанов. Вы слушаете? Кто со мной говорит?
Голос бурчал в трубке. Харасанов поднял глаза. Он посмотрел на полковника Шварке, на угрюмых людей с револьверами и ножами, на товарищей своих, выстроенных у стены, и, приложив руку к трубке, проговорил очень быстро и очень отчетливо:
— Дом захвачен бандитами, пробирающимися к границе. Повторяю, дом захвачен бандитами...
Он не успел договорить, как Шварке выстрелил ему в спину, и на потертом френче моего учителя медленно стало расползаться красное пятно. Харасанов опустился на пол.
Голос бурчал в трубке, отчаянный голос, не получавший ответа, бурчал до тех пор, пока Шварке, схватив аппарат, не бросил его со всех сил на пол.
Снова в комнате наступила тишина. Бандиты стояли угрюмые, Шварке, задумавшись, смотрел в окно, а повар, старушка экономка и человек в галифе стояли выпрямившись, и на лицах их я прочитал гордость за человека, который лежал на полу, возле разбитой телефонной трубки.
— У нас есть время до темноты, — сказал Шварке и вышел, кивнув головой Мамеду. Мамед подал команду, и шайка окружила четырех человек, выстроенных у стены, и повела их во двор, где все еще продолжался дикий, бессмысленный разгул и погром.