– Эге-ге! – закричал вдруг Василий Иванович, внимательно вглядываясь в окно. – Афанасий Иванович, нe можете ли сказать, кто это едет вон там под самым лесом?
Проскуров только взглянул в окно и тотчас же кинулся к выходу.
– Поскорей, ради бога, – кинул он мне на ходу, хватая со стола фуражку.
Я тоже наскоро собрался и вышел. В ту же минуту к ступеням крыльца подкатила ретивая тройка.
Взглянув в сторону леса, я увидел вдали быстро приближавшуюся повозку. Седок привставал иногда и что-то делал над спиной ямщика; виднелись подымаемые и опускаемые руки. Косвенные лучи вечернего солнца переливались слабыми искорками в пуговицах и погонах.
Проскуров расплачивался с привезшим его ямщиком. Парень осклабился с довольным видом.
– Много довольны, ваше благородие…
– Сказал товарищу, вот ему? – ткнул Проскуров в нового ямщика.
– Знаем, – ответил тот.
– Ну, смотри, – сказал следователь, усаживаясь в повозку. – Приедешь в полтора часа – получишь рубль, а минутой – понимаешь? – одной только минутой позже…
Тут лошади подхватили с места, и Проскуров поперхнулся, не докончив начатой фразы.
VI. Евсеич
До Б. было верст двадцать. Проскуров сначала все посматривал на часы, сличая расстояние, и по временам тревожно озирался назад. Убедившись, что тройка мчится лихо и погони сзади не видно, он обратился ко мне:
– Ну-с, милостивый государь, что же, собственно, нам известно по этому делу?
Я рассказал о своем приключении в логу, о предчувствии ямщика, об угрозе, которую послал ему один из грабителей, как мне казалось, – купец. Проскуров не проронил ни одного слова.
– Д-да, – сказал он, когда я кончил. – Все это будет иметь свое значение. Ну-с, а помните ли вы лица этих людей?
– Да, за исключением разве купца.
Проскуров бросил на меня взгляд, исполненный глубокой укоризны.
– Ах, боже мой! – воскликнул он, и в тоне его слышалась горечь разочарования. – Гм… Конечно, вы не виноваты, но его-то именно вам следовало заметить. Жаль, очень жаль… Ну, да все же он не избегнет правосудия.
Менее чем в полтора часа мы были уже на стане. Распорядившись, чтобы поскорей запрягали, Проскуров приказал позвать к себе сотского.
Тотчас же явился мужичок небольшого роста, с жидкой бородкой и плутоватыми глазами. Выражение лица представляло характерную смесь добродушия и лукавства, но в общем впечатление от этой фигуры было приятное и располагало в пользу ее обладателя. Худой зипунишко и вообще рваная, убогая одежонка не обличали особенного достатка. Войдя в избу, он поклонился, потом выглянул за дверь, как бы желая убедиться, что никто не подслушивает, и затем подошел ближе. Казалось, в сообществе с Проскуровым он чувствовал себя не совсем ловко и даже как будто в опасности.
– Здравствуй, здравствуй, Евсеич, – сказал чиновник радушно. – Ну, что? Птица-то у нас не улетела?
– Пошто улетит? – сказал Евсеич, переминаясь. – Сторожим тоже.
– Пробовал ты с ним заговаривать?.. Что говорит?
– Пробовал-то пробовал, да, вишь, он разговаривать-то не больно охоч. Перво я к нему было добром, а опосля, признаться, постращал-таки маленько! «Что, мол, такой-сякой, лежишь, ровно статуй? Знаешь, мол, кто я по здешнему месту?» – «А кто?» – спрашивает. «Да начальство, мол, вот кто… сотский!» – «Этаких, говорит, начальствов мы по морде бивали…» Что ты с ним поделаешь? Отчаянный!.. Известно, жиган!
– Ну, хорошо, хорошо! – перебил нетерпеливо Проскуров. – Сторожите хорошенько. Я скоро вернусь.
– Не убегет. Да ён, ваше благородие – надо правду говорить – смирной… Кою пору все только лежит да в потолок смотрит. Дрыхнет ли, так ли отлеживается, шут его знает… Раз только и вставал-то: поесть бы, сказывает, охота. Покормил я его маленько, попросил он еще табачку на цигарку да опять и залег.
– Ну и отлично, братец. Я на тебя надеюсь. Если приедет фельдшер, посылай на место.
– Будьте благонадежны. А что я хотел спросить, ваше благородие?..
Евсеич опять подошел к двери и выглянул в сени.
– Ну, что еще? – спросил Проскуров, направлявшийся было к выходу.
– Да, значит, теперича так мы мекаем, – начал Евсеич, политично переминаясь и искоса посматривая на меня, – теперича ежели мужикам на них налегнуть, так в самую бы пору… Миром, значит, или бы сказать: скопом.
– Ну? – сказал Проскуров и нагнул голову, чтобы лучше вслушаться в бессвязное объяснение мужика.
– Да как же, ваше благородие, сами судите! Терпеть не можно стало; ведь беспокойство! Какую теперича силу взяли, и все нипочем… Теперича хоть бы самый этот жиган… Он что такое? Можно сказать – купленый человек, больше ничего, что за деньги… Не он, так другой…