«Плевать, – снова подумал Юрий Алехин. – Не за памятники же мы дрались, в конце-то концов…»
Пассажиров на борту сербского самолета оказалось кот наплакал, так что Слободана Драговича Юрий разглядел и узнал сразу. Он порядком изменился за эти несколько лет, даже походка стала какой-то другой. Свою вороную непокорную гриву он подстриг, так что волосы теперь не доставали до плеч, и бороду с усами тоже подровнял, облагородил – теперь это была не разбойничья бородища, в которой вечно торчал мелкий лесной мусор, а аккуратная шкиперская бородка. Даже не бородка, а скорее тщательно ухоженная щетина в модном стиле «гранж»…
Но смуглое горбоносое лицо осталось таким же, и знакомый извилистый шрам на левой щеке ничуть не изменился. Памятный был шрам. Юрий сам зашивал глубокий, до кости, порез обыкновенной швейной иголкой с самой обыкновенной ниткой, пока Слободан лежал без сознания в развалинах оставленного хозяевами дома. Зашито было, конечно, далеко не лучшим образом, но более квалифицированного хирурга, чем Юрий Алехин, в тот момент поблизости, увы, не оказалось. Зато чужие танки были рядышком, лязгали и скрежетали гусеницами чуть ли не прямо за стенкой, и не нашлось под рукой ничего, чем можно было бы по ним гвоздануть. Потому, наверное, они со Слободаном и уцелели, что гвоздануть было нечем…
Подняв ладонь в приветственном жесте, Юрий Алехин двинулся наперерез своему боевому товарищу, который уже заметил банду с букетом и плакатиком и с вежливой улыбкой направлялся ей навстречу. Алехин ускорил шаг и окликнул друга, пытаясь привлечь к себе внимание. Драгович повернул голову, скользнул по его лицу равнодушным, неузнающим взглядом и спокойно прошел мимо.
«Вот дьявол, – с досадой подумал Юрий, глядя, как Слободан пожимает протянутые руки чинуш и с поклоном принимает поднесенный очкастой бабой букет, – неужели я так сильно изменился? А может, он обиделся, что я не ответил на его письмо? Да ну, не такой он дурак! Просто не узнал, только и всего…»
Действительно, с момента их последней встречи прошло уже довольно много времени, да и Юрий почти наверняка запомнился Драговичу этаким небритым, вечно закопченным чучелом в камуфляже, с автоматом поперек груди и в прожженном десантном тельнике. Теперь было совсем другое дело: он заматерел, заметно раздался вширь, обзавелся аккуратной прической и цивильным костюмчиком – словом, сделался таким же, как все, аж самому тошно.
Юрий подошел ближе и, чтобы разом покончить с недоразумением, окликнул Слободана по-сербски. Драгович повернул к нему равнодушное, слегка удивленное лицо; вместе с ним повернулись и чинуши – все разом, как по команде «равнение направо».
– Земляк? – холодноватым тоном кинозвезды, стремящейся поскорее избавиться от назойливого поклонника и в то же время сохранить лицо, спросил Драгович. Голос у него тоже был какой-то не тот. Изменился его тембр, да еще и улавливался какой-то смутно знакомый акцент, которого раньше не было и в помине. – Извините, я очень спешу.
– То есть как это «спешу»? – возмутился Алехин. – Это Юрка! Ты что, забыл меня?
– Простите, не припоминаю, – равнодушно сказал Драгович и, отвернувшись, принялся очаровывать очкастую бабищу, которая так и таяла в лучах его белозубой улыбки.
Вся компания потихонечку двинулась к выходу из терминала. Один из чиновников на правах радушного хозяина вцепился в дорожную сумку Драговича и после короткого препирательства завладел ею с видом победителя. Второй чинуша – тот, что с плакатиком, – задержался, чтобы отшить Юрия, который в полной растерянности плелся следом, не вполне понимая, куда и, главное, зачем идет.
– Ну, куда вы, куда? – раздраженно заговорил чиновник, загораживая Алехину дорогу своим дурацким плакатиком. – Вы же видите, тут не до вас!
От него за версту разило дорогим одеколоном, а главное, голос его был Юрию знаком. Именно этот голос буквально несколько часов назад хамил ему по телефону.
– Вы не понимаете, – сдерживая вполне естественный в сложившейся ситуации зуд в кулаках, терпеливо сказал ему Юрий. – Мы же были братья, я же ему жизнь спас!