— Ну-ну, поспокойнее, Иван, — с легкой полуулыбкой посоветовал Пермяков. — Не кипятись, ты уже не мальчик. И побереги свои метафоры для митинга ветеранской организации.
— Метафоры… — Буров щелчком выбил из пачки сигарету и принялся ощупывать карманы в поисках зажигалки. — Метафоры, — повторил он сквозь сжимающие патентованный угольный фильтр, чересчур ровные и белые для того, чтобы быть настоящими, зубы. — Никаких метафор, Андрей Родионович. Просто ты не слишком внимательно изучил материалы дела. Или твои халдеи не обо всем тебе доложили. Дохлая мышь — это не метафора, а просто мелкий грызун, которого угораздило забраться в распределительный шкаф и замкнуть собой контакты. Такая, понимаешь ли, разновидность самодельного электрического стула…
Теперь настал черед Андрея Родионовича удивленно задирать брови.
— Мышь? Какого дьявола ей понадобилось в трансформаторной будке? И как она в шкаф залезла?
— Самая обыкновенная мышь, — прикуривая, кивнул Буров. — А что тебя удивляет? Помню, в молодости, когда с женой по съемным квартирам скитались, был у меня похожий случай. Она меня просит: духовку, мол, зажги. Ну, я открываю дверцу, а из отверстия, куда спичку подносить надо, чтоб в духовке газ загорелся, мышиная голова торчит — застряла, и ни вперед, ни назад.
— И?.. — заинтересованно скосив глаза в его сторону, спросил Пермяков.
— Ну, пока я думал, как с ней быть — сам понимаешь, и жалко бестолочь хвостатую, и духовку загаживать неохота, — она с перепугу дернулась посильнее, и поминай как звали… У меня тогда, помнится, те же вопросы возникли, что и у тебя: какого лешего она там потеряла и как туда забралась? И спросить не у кого — вчерашняя в уголек превратилась, та, моя, сбежала… Так что напрасно ты, Андрей Родионович, к мелочам цепляешься. Подавляющее большинство трагедий происходит в результате нелепейших случайностей и дурацких совпадений. Помнишь, как у американцев шатл на взлете рванул из-за того, что от обшивки кусочек отвалился? Тогда много болтали о диверсии, но это не подтвердилось. Там была обыкновенная халатность, недосмотр технического персонала. А тут даже в халатности обвинить некого: к каждой московской мыши по конвоиру не приставишь. В общем, дело еще не закрыто, иначе это был бы абсолютный рекорд скорости, хоть ты в книгу Гиннеса его заноси. Но закроют его в ближайшие дни, а возможно, что и часы. Все шито-крыто, Андрей Родионович — как говорится, комар носа не подточит.
— Н-да?
— Не «н-да», а так точно. И именно это меня сейчас больше всего беспокоит.
Откуда-то послышалось скрипучее карканье вороны. Ее хриплые крики следовали один за другим с монотонной размеренностью метронома, как будто серая королева московских помоек вообразила себя кукушкой и вздумала накуковать кому-то небывало долгий век. Налетевший ветерок снова наморщил водную гладь; плавающий торчком окурок с золотым ободком вокруг фильтра качнулся пару раз, а потом тонкая папиросная бумага расклеилась, разбухший табак неотличимо смешался с остальным мусором, а освобожденный от груза фильтр горизонтально лег на воду. Мелкая волна накрыла его бурым ивовым листом, смотреть стало не на что, и Пермяков с облегчением отвел взгляд.
— Объяснись, — потребовал он.
— Охотно, — попыхивая дымком, сказал Буров. — Следствие может думать все, что ему заблагорассудится. Но мы-то с тобой знаем, что это никакой не несчастный случай, а результат чьей-то виртуозной, я бы даже сказал филигранной, работы. Согласен, иначе нам нельзя, и я погорячился, когда напомнил тебе о лихой молодости: шашки наголо и так далее. Рисковать мы теперь не имеем права, но все хорошо в меру, в том числе и осторожность, и профессионализм.
— Меру надо знать во всем, даже в чувстве меры, — иронически усмехаясь, ввернул старую английскую поговорку Андрей Родионович. — К чему это ты, не пойму.
— К тому, что мы оба хорошо знали Шиханцова, — сказал Иван Сергеевич. — Плакать о нем я не собираюсь, он был дерьмо, слизняк. Но именно потому, что он был тем, кем был, обстоятельства его смерти меня настораживают. Не вызывает сомнений, что сюда, к пруду, он забрел не просто так. Ему назначили встречу, и он не посмел проигнорировать приглашение, хотя, судя по поведению в клубе, приходить сюда не хотел — попросту говоря, боялся. Не хотел, боялся, но все-таки пришел, изрядно приняв на грудь для храбрости. Знал, что ничего хорошего его тут не ждет, но явился один, без охраны, хотя обычно даже в сортир без вооруженного до зубов эскорта не ходил.
— Намекаешь на шантаж? — хмурясь, спросил Пермяков.
— Я не намекаю, я прямо говорю: его заманили сюда шантажом. Причем шантаж был такого свойства, такой силы, что он послушно, на задних лапках, пришел туда, куда ему велели. Ночью, один, без охраны… И ведь он был не проворовавшийся завмаг, не мелкий подкаблучник, которого уличили в супружеской измене, а… Сам знаешь, кто. Чтобы так плотно его прижать, кто-то должен был очень основательно поработать и многое о нем разузнать. Ты представляешь, до чего этот работяга мог докопаться, исследуя его биографию и связи?
Андрей Родионович покашлял в кулак и демонстративно помахал ладонью перед лицом, разгоняя дым, который на самом деле вряд ли так уж сильно его беспокоил.
— Да уж, — медленно проговорил он. — А я-то, было, решил, что ты от большого ума парадоксами развлекаешься: слишком хорошо — уже нехорошо, и так далее. А дело-то и впрямь скверное. Жаль, что нельзя было просто, без затей, вышибить ему мозги.
— Что пнем по сове, что совой об пень — сове все равно, — сказал на это генерал Буров. — Если бы его пристрелили, непременно возник бы вопрос: за что? И не сегодня, так завтра какой-нибудь ретивый умник мог докопаться до правильного ответа.
— Ну да, — саркастически кривя рот, согласился Пермяков. — Поэтому Шиханцова решили убрать тихо, без кровавых луж на асфальте, мозгов на штукатурке и общественного резонанса. Поручили это дело надежному человеку, настоящему профессионалу, и тот, придумывая, как подобраться к клиенту, проделал ту же самую работу, что и твой гипотетический ретивый умник. Превосходно! Вот уж, действительно, горе от ума. Ну, и что ты в связи со всем этим предлагаешь?
— Предлагать быть проще, не изобретать велосипед и не чесать правое ухо левой рукой из-под через правое колено, полагаю, уже поздно, — в тон ему ответил Буров. Он знал, что играет с огнем, но это был тот случай, когда выбирать меньшее из зол не приходилось: слова не имели значения, важен был результат — вот именно, или пан, или пропал. — Возможно, все это не более чем наши домыслы. В конце концов, исполнитель мог использовать в качестве приманки бабу… или сам он баба, этого добра у нас в органах с давних пор хватает, и работают они, да будет тебе известно, сплошь и рядом куда эффективнее мужиков. Но гадание на кофейной гуще для нас с тобой нынче — роскошь непозволительная. Посему считаю необходимым принять превентивные меры, а именно: выяснить, кто конкретно организовал для нашего Гены Шиханцова этот несчастный случай.
— И?.. — повторил Андрей Родионович.
— Дальнейшее будет зависеть от того, что мы узнаем, — сказал Буров. — Говоря без экивоков, от личности того, на кого выйдем. Посмотрим, насколько этот человек пригоден для дальнейшего использования, и либо привлечем к работе, либо…
Он красноречиво щелкнул ногтем по тлеющему кончику сигареты, сбив пепел за перила, в канал. Белесый столбик, кувыркаясь и разваливаясь в падении на части, достиг поверхности воды, коснулся ее, мгновенно потемнел и ушел в непрозрачную глубину. Ворона коротко каркнула в последний раз и замолчала, будто поперхнувшись. Послышалось хлопанье крыльев, и Андрей Родионович краем глаза заметил темный птичий силуэт, который, поднявшись из гущи колышущихся ветвей, с обманчивой неторопливостью удалился в направлении недалекой отсюда Кольцевой.