«Где бы ты ни бегал, что бы ты ни делал, все равно ты будешь мой», — вспомнились Клюву слова услышанной когда-то давно и навек, казалось, забытой песенки. Он с ненужной силой захлопнул капот, грохнув им так, что затянувший какую-то сердитую тираду Змей испуганно умолк на полуслове, и боком втиснулся за руль.
— Ну, и чего теперь? — требовательно поинтересовался Змей, когда он закрыл дверцу. — Может, хату снимем? Заночуем по-человечески, пару пузырей перед сном оприходуем… А?..
Змею вечно не сиделось на месте, бездействие и долгое ожидание он ненавидел всеми фибрами души. Именно про таких людей говорят, что у них шило в заду; глядя на то, как Змей нетерпеливо ерзает по сиденью, в это было несложно поверить, причем в самом прямом, буквальном смысле. Еще Змей просто обожал хорошенько выпить, в чем, увы, вовсе не был оригинален.
— Отставить хату, — сам не зная, на что, собственно, рассчитывает, отрезал Клюв. — Будем ждать.
— Чего ждать-то? — возмутился Змей. — Он будет в своей койке без задних ног дрыхнуть, а мы тут на трезвую голову всю ночь задницы отсиживать?!
— Дуло залепи, — многообещающим тоном посоветовал Клюв.
— В натуре, без тебя тошно, — добавил Хомяк, которому пьянка на съемной квартире тоже представлялась куда более заманчивой перспективой, чем бессонное бдение в прокуренном насквозь, остывшем и отсыревшем тесном салоне стоящего под чужими окнами в чужом городе автомобиля.
— Подождем, пацаны, — чуточку мягче сказал Клюв. Как и Хомяку со Змеем, ему вовсе не улыбалось вторую ночь подряд без толку торчать в чужом дворе, рискуя все-таки привлечь к себе внимание потенциальной жертвы. — Станет ясно, что клиент отбился, тогда и подумаем, где кости бросить.
— Вот это по делу базар, — оживился Змей. — Может, ты и прав, — добавил он рассудительно, делая ответный шаг к примирению. — Первый день на воле, без бабы — да кто ж такой праздник пропустит?! Живой ведь человек!
— Пока, — уточнил Клюв.
Змей подобострастно хихикнул, а Хомяк молча кивнул тяжелой круглой башкой, подтверждая: да, это, в натуре, ненадолго.
Снова мучительно медленно потянулось время ожидания. В окошке у клиента горел мягкий, уютный свет, по задернутым занавескам то и дело проходила его тень. Чтобы скоротать время, Змей достал потрепанную и засаленную колоду, но игра не задалась: играть, светя себе в карты мобильным телефоном, было неудобно, а включать потолочный плафон Клюв запретил, сославшись на необходимость соблюдения светомаскировки. Кроме того, окопавшийся на заднем сидении Змей автоматически получал небывало широкие возможности для жульничества, каковыми просто не мог не воспользоваться — такой уж это был человек. Когда он третий раз подряд набрал двадцать одно очко, даже Хомяку стало ясно, что на свете есть-таки вещи, которые не меняются. Уяснив это, Хомяк пообещал ловкачу повернуть башку носом к пяткам, а Клюв пригрозил лишить доли от предстоящей выручки, чем и закончилась их попытка культурно провести досуг.
Это было около десяти. До полуночи они травили малоправдоподобные байки о своих и чужих сексуальных и иных, сплошь и рядом уголовно наказуемых подвигах, с полуночи до половины первого — бородатые анекдоты, один похабней другого, а в ноль часов тридцать две минуты в квартире очкастого Глеба Петровича погас свет.
За огромным, во всю стену, окном широко раскинулась панорама вечерней Москвы. С высоты птичьего полета разлинованный цепочками огней, неровно простроченный прямоугольниками освещенных окон город был виден, как на ладони. Если прижаться лбом к холодному стеклу и посмотреть прямо вниз, можно было увидеть там, на дне двадцатиэтажной пропасти, вымощенный тротуарной плиткой дворик с фонтанами, клумбами, скамейками и детской площадкой. Глядя туда, Воевода некоторое время прикидывал, куда именно шмякнется, шагнув из окна. Полученные давным-давно в военном училище познания из области баллистики основательно подзабылись за ненадобностью, но и рассчитать в данном случае надо было не траекторию полета межконтинентальной ракеты или хотя бы снаряда дальнобойного орудия. Задачка была простенькая, и Воевода справился с ней в два счета. Получалось, что упадет он аккурат на дорожку, ведущую от подъезда к центральному фонтану, почти точно между двумя скамейками, а если посильнее оттолкнуться от подоконника, то с большой степенью вероятности дотянет до детской площадки и размажется по перекладинам лестницы для лазанья.
Подумав, он решил, что сильно отталкиваться не стоит: дети, в отличие от оккупировавших скамейки старых грымз, еще не успели провиниться ни перед кем, кроме своих родителей, и никому, кроме них же, не отравили существование.
Впрочем, все это была чепуха, не стоящая выеденного яйца. Оснащенное хитроумной щелевой системой проветривания окно не открывалось, стекла в нем стояли бронированные, прямо как в дорогом лас-вегасском отеле, и, не имея под рукой гранатомета или хотя бы старинного крепостного тарана, выброситься из него нечего было и мечтать.
Воевода пожал покатыми жирными плечами и, потянув за шнур, задернул тяжелые, цвета старой бронзы портьеры. Способов свести счеты с жизнью существует множество, и все они, за малым исключением, находятся в его полном распоряжении — прямо здесь, в этой квартире, в нескольких шагах от места, где он стоит. В кладовой наверняка отыщется подходящей длины кусок прочной веревки; «вечерние» таблетки жены, без которых эта истеричка якобы неспособна уснуть, лежат наготове в аптечке и в надлежащем количестве сработают надежнее любого яда. Плита на кухне стоит конвекционная, так что газ отпадает, зато в ящике стола притаился в ожидании своего часа именной «Макаров» с золотым курком и накладками из слоновой кости на рукоятке, а на стене в гостиной висит, сверкая отполированной до зеркального блеска нержавеющей сталью, именной же «калаш» с выгравированным на врезанной в приклад красного дерева золотой пластине автографом самого главнокомандующего. Спрятанный в недрах платяного шкафа в спальне и намертво привинченный к стене сейф хранит в себе «драгуновку» с отличной оптикой и четыре гладкоствольных ружья, от укороченного помпового ремингтона до коллекционного «зауэра». Для одного выстрела в висок или в сердце этого арсенала более чем достаточно; вопрос, таким образом, заключается не в выборе способа, а в наличии или отсутствии необходимости такой крайней меры, как самоубийство.
Спора нет, пальнуть себе в башку — самый простой и легкий выход из запутанной ситуации. Но какого черта?! Какого черта он, государственный человек с блестящими карьерными перспективами, должен пускать себе пулю в лоб, испугавшись какой-то анонимки?
Возможно, все к тому и идет; возможно, именно этим все и кончится, и однажды его просто расстреляют из засады, как мишень в тире. Но к чему облегчать своим врагам жизнь, делая за них грязную работу?
Хочешь жить — умей вертеться. Народная мудрость права, но она молчит о том, что, чем усерднее ты вертишься, тем больше риск слететь с нарезки, и тем сложнее распутать то, что напутал, пока крутился волчком, прогибая под себя неподатливый мир. Правда, на эту тему есть другая поговорка, гласящая: чем круче джип, тем дальше плыть за трактором. «Джип», за рулем которого сидел Воевода, был по-настоящему крут и завез-таки его в такую трясину, что даже непонятно, в какую сторону плыть, где искать помощи и спасения.
Позвонить Политику? Нет, вреда от такого звонка может получиться больше, чем пользы. Политик давно поглядывает на него косо и намекает, что пора менять стиль работы и жить хотя бы чуточку скромнее. А во время последней встречи прямо посоветовал умерить аппетиты, если не хочет последовать за своим бывшим шефом Сердюковым — с помпой, с громовым, на всю страну треском и с куда более печальными последствиями для себя, поскольку, в отличие от Сердюкова, хорошо осведомлен об истинных причинах недавнего громкого скандала в Минобороны.
Политик открыто пригрозил ему физической расправой — как-то иначе истолковать его слова было просто невозможно. И, если позвонить ему и рассказать об этой треклятой анонимке, словесная угроза превратится в суровую реальность — шлеп, и нет тебя, словно никогда и не было. А замену тебе подберут в два счета — свято место пусто не бывает.