— Этого еще недоставало!
— Приданое! Ты что же, вздумал взять меня без приданого?
— Я полагал перейти в штатскую службу, найти денежное место в департаменте. А теперь — разве что в обители, и то не во всякую примут.
— Какая обитель? Послушай, ничто не мешает нам повенчаться хоть завтра, а потом мы вместе займемся твоим лечением. Ты меня знаешь, я найду лучших врачей, я все сделаю для тебя. Не хочешь жить в столице — поедем хоть в Москву, хоть в подмосковную. Покойный Ганапольский довольно мне оставил, чтобы повезти тебя хоть к парижским, хоть к лондонским врачам…
Андрей не мог удержаться — он тоже обнял Катеньку и ощущал под бархатной нежной шубкой ее жаркое тело. Но это было ужасно — он желал эту женщину так, как будто был полноценным мужчиной, не калекой. Сказать ей об этом он не мог — Катенька тут же закрепила бы свою победу над Андреем самым страстным образом. Он и желал, и не желал этого. Объятие, бывшее единой надеждой и наградой все долгие недели Очаковской осады, сбылось — и стало страшнейшей карой. Сумятица воцарилась в голове.
— Андрюшенька… — прошептала невеста. — Ты и вообразить не можешь, как я тебя ждала… Ведь два года уж, как сговорились… И надо ж такому случиться… — она всхлипнула.
Это было уж совсем плохо — как обращаться с плачущими женщинами, Андрей не знал. И жаль ему Катеньку стало нестерпимо, и подумалось: а что, коли она права? Врачи докопаются до правды, подберут лекарства! А меж тем как хорошо было бы жить с любимой, во всем ей доверившись… в покое и благости… Но как раз покой невозможен… Андрей честно пытался соединить в голове свое обещание Катеньке, ее решимость, свое увечье и свалившийся на него, как кирпич с крыши, долг секунданта.
Меж тем Катенька, плача, устыдилась своих слез: так получалось, что не она утешала Андрея, а он теперь должен был утешать ее — молодую, здоровую, зрячую.
— Душа моя, — сказал Андрей, — нехорошо тебе тут оставаться. Люди увидят твой экипаж, узнают… Ни к чему это, ей-богу… Ты сейчас поезжай, мы увидимся потом, без посторонних наблюдателей…
— Да что ж плохого? Я невеста твоя!
— Тем более — у невесты репутация должна быть безупречна.
— Боже мой, какой вздор… — прошептала Катенька. — Можно подумать, товарищи твои не догадываются, что ты мой любовник…
— Догадка не есть знание. Я прошу тебя, поезжай сейчас домой, жди моего письма. Я все улажу. — Он поцеловал невесту в губы.
Это был долгий поцелуй, очень долгий.
— Хорошо, я послушаюсь тебя, — сказала Катенька. — Поскольку вижу в тебе мужа. Поскорее присылай Тимошку с письмецом!
— Душа моя, ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — ответил Андрей.
Что такое любовь капитана Соломина, Тимошка понял ровно минуту спустя, когда Катенька, выйдя, села в экипаж.
— Собираться! — приказал Андрей. — Немедленно. Покидай вещи в чемодан, потом разберешься. И тут же беги к конюшням за возком и лошадьми. По дороге найди кого-нибудь, обещай пятак, чтобы помог вытащить и приторочить сундуки.
— А дядя Еремей? — спросил изумленный Тимошка.
— Еремея потом сыщем. Главное — поскорее отсюда убраться. Ковер оставь тут, ну его к черту! Ну, живо!
Получаса не прошло, как возок был подан. Тимошка слезно умолял подождать Еремея. Андрей ругался. Тимошка божился, что дядька вот-вот прибежит. И действительно, Еремей явился с деньгами — он продал персидский булатный нож за тридцать пять рублей.
На Андрея напала страсть заметать следы. Он приказал Тимошке гнать в сторону Московской заставы, чтобы создать впечатление отъезда в Москву. Затем следовало обогнуть городские окраины и выехать к Свято-Троицкому монастырю. На все это путешествие Андрей определил не более часа. Но, как всегда, теория оказалась прекрасна, а на деле дорога имела загадочные колдобины.
В одну из них и въехал возок, да еще и сильно накренился, едва не потеряв сундуки. Место оказалось пустынное, Тимошка по колено в снегу побежал к ближайшим домам, и вытаскивание возка стало целым приключением, обошедшимся Андрею в рубль серебром, — здешние жители сразу оценили безвыходное положение путешественников.
К монастырю подкатили уже ближе к полуночи. Начались поиски трактира и ночлега, но в этой части столицы их, казалось, не было вовсе. Еремей от расстройства чувств поругался с Тимошкой, Тимошка от огорчения перешел на визг:
— Ну? Кого ты тут расспрашивать собрался?! Ни души кругом! — выкрикивал обиженный Тимошка.