Душа явилась. Сперва совсем близко раздались вопли: «Имай его, имай подлеца!» Потом на белом поле появились темные фигуры. Одна неслась впереди, прочие — за ней.
Минуты не прошло — к возку подлетел человечишка, без шубы, без шапки, и кинулся вовнутрь, заговорив пылко и страстно:
— Ох, спасите, спасите, Христа ради, люди добрые! Разбойники это, тати полнощные! Обобрали, убить хотят!
— Еремей, сюда! — приказал Андрей. — Тимошка, гони!
Дядьку чуть ли не на лету втащили в возок. Кони, подбадриваемые Тимошкиным кнутом, понесли неожиданно скоро. Разбойники остались позади — вместе с их руганью.
— Ты кто таков? — спросил Андрей сидящее на полу приобретение.
— Ох… — был ответ.
— Какого черта носишься по ночам и прыгаешь в чужие экипажи? — Еремей решительно взялся за допрос. — Что еще за разбойники?
— Звать меня Феофаном Морковкиным, — почуяв нечеловеческую суровость дядьки, сразу ответил человечишка. — Я несчастнейшая в свете орясина… И так все гадко — хуже некуда, а тут еще нехристи налетели, чуть не порешили! Тулупишко с плеч долой! Туфли с чулками отняли!
— Где ты живешь, убогий? Давай, дядя Еремей, его туда доставим, — сказал Андрей. — Дома-то, поди, хоть старые туфли с чулками найдутся.
— Нигде я не живу! — человечишка всхлипнул. — Прогнали меня из дому! Скитаюсь!
— Он пьян, — догадался Еремей.
— Не пьян! Да хоть всего обнюхайте! Меня не за пьянство из дому погнали…
— Кто погнал-то? — спросил Андрей. — Кому ты не угодил?
— Да она же, Матрена моя, Никитишна… венчанная…
— Слыхал я, что муж жену со двора сгоняет за бесстыдство, а чтоб жена мужа — так не слыхал, — сообщил Еремей. — За блуд, что ли?
— Какой блуд?! Кому я, сирота, нужен? Кто на меня польстится?! — страдальчески вопросил человечишка. — Блуд!.. Да моя бы, про блуд узнав, свечку бы Богородице поставила — коли я с другой бабой на что-то годен, так, может, и ей сласти перепадет!
Еремей, как ни старался изобразить строгого охранителя барского покоя, захохотал.
— Так за что она тебя выгнала? — продолжал расспросы Андрей, и видно было, что его это приключение очень забавляет.
— Так за то, что на службе провинился. Меня ведь и оттуда — в тычки…
— А на службе — что?
— Бумагу переписывал, зазевался… Царский титул переврал…
— Это не шутка — царский титул переврать. Да ведь поругают и простят.
— Так сказали — терпение лопнуло! И в тычки…
— Что делать будем, барин мой любезный? — полюбопытствовал тогда Еремей. — Куда девать господина Морковкина?
— Куда девать… Придумал. Нам ведь его Бог послал. Ты, дядя Еремей, без грамоты жить ухитряешься. Тимошка тоже аз от буки с большим усилием отличит. А сей — статочно, читает бойко. И пишет, поди, с запятыми. Ведь канцелярист?
— Канцелярист, — согласился человечишка. — И читаю, и пишу знатно! И почерк у меня отменный!
— Возьмем на пробу. Коли угодит — может, у нас и приживется. Пока жена не сжалится, — решил Андрей.
— Милостивый государь! — вдруг зычно возгласил человечишка. — Да за ваше ко мне милосердие, да я, да ручки ваши! И ножки также целовать буду, да!
— Уймись, — посоветовал Еремей. — Наш такой блажи не признает, — это означало, что он принял бедолагу во временные домочадцы.
— Коли ты здешний, может, знаешь, где ближайший трактир? — спросил Андрей.
— Как не знать! Ваша милость, велите ехать прямо, а я буду в окошко поглядывать и скажу, где поворотить.
Пока добирались до постоялого двора, условились, что звать Феофана Морковкина в домашнем обиходе будут Фофаней: он так привык.
Харчевня, которая помещалась в нижнем жилье приземистого длинного здания, была, разумеется, уже заперта. Сторож позвал хозяина, хозяин распорядился впустить возок во двор и велел конюху принять и поставить на конюшне лошадей. Опять была большая морока с сундуками, груженными оружием, — Еремей не хотел оставлять их ни во дворе, при возке, ни даже в запертом сенном сарае. Хозяин разбудил молодцов, сундуки втащили во второе жилье.
И только там Фофаня обнаружил, что его новый хозяин слеп.
— Ну-ка, дяденька, опиши мне господина Морковкина, — велел Андрей.
— Собой страшнее черта, — начал невозмутимо дядька. — Росту — без вершка два аршина… Рожа чумазая… Нос… — Еремей задумался. — Фофаня, кто это тебе так искусно нос перебил, что он на сторону ноздрями глядит?
— Злые люди. Звери! — скорбно отвечал Фофаня.
— Мастер потрудился, — заметил Тимошка. — Барин, а барин! Я с собой ковригу хлеба взял. Здесь-то сейчас поесть не дадут. Прикажете порезать? Хлебушко с сальцем — не фрикасея с фазаньими гребнями, а все лучше, чем с пустым брюхом ложиться.