Вернулся Тимошка.
— Господина Акиньшина дома не случилось, — доложил он, — а записочку я оставлять не стал.
— Это еще почему? — удивился Андрей.
— А потому, что кто-то за домом следит. Ходит, в окошки исподтишка заглядывает. Это — один, а второй за углом прятался и с этим переглядывался.
— Черт возьми… — пробормотал Андрей. — Так ты и в дом не заходил?
— Заходил. Там только дядька Яков сидел, печь топил, а он глухой, у него из-под носа печь унесут — он не заметит. Так я решил — лучше потом записочку отдам.
— Не может быть, чтобы ты не спросил про Дуняшку беглую, — буркнул Еремей.
— Дуняшки в доме не было, — горестно сказал Тимошка. — Нет Божьей справедливости — такая девка, и крепостная…
— Ты Бога не гневи, а благодари, — нравоучительно вразумил Фофаня. — За все, что дает, благодари. И тогда много даст. Вот я босой по снегу бежал и благодарил — и Бог такого славного господина послал, — он для подкрепления своих слов низко поклонился Андрею.
— Мы сейчас поедем к Акиньшину, — решил Андрей. — Коли его не найдем в полку, я с товарищами поговорю. Ведь какая наглость — измайловца выслеживать! Коли понадобится — солдат у дома поставим.
Еремей показал Тимошке кулак: ишь, пакостник, сбил барина со свадебной линии.
— Так-то так, любезный баринок, а лучше бы начать с иной визиты. Дамское дело такое, что с утра подхватятся — и по лавкам. А застать бы за кофеем… Хочу, покамест ноги носят, сыночков твоих, Андрей Ильич, вынянчить… — это прозвучало необычайно жалобно.
Андрей знал, что дядька в глубине души считает его своим сыном. Он и сам сильно привязался к Еремею — отца помнил плохо, мужчины подходящего возраста в дому у теток не появлялись. Еремей был и единственной защитой, и образцом для подражания. Раньше Андрей как-то не задумывался о его семейном состоянии. А сейчас, познав одиночество слепого среди зрячих, он вдруг понял: Еремей-то ведь тоже один, детей не завел, потому как слово, данное покойному хозяину, крепко держал — нянчился с барчонком. И вся его жизнь связана с господином Соломиным так, что крепче не бывает.
— Ладно, едем! — смирился Андрей.
Фофане нечего было делать у Катеньки, и он остался, пообещав разобрать и подклеить разлетевшиеся книжные и журнальные листки, которые перепутались в сундуке.
Катенька жила в трех шагах от Невского, окна ее дома смотрели с одной стороны на Фонтанку, а с другой — на старый сад, где стояли развалины древних оранжерей. Сказывали, их строили еще при государе Петре Великом. Сад подступал близко к дому, и летом там был бы рай земной, кабы не свалка всякой дряни, устроенная столичными жителями поблизости. Возок остановился, заехав со стороны сада, и это было особой деликатностью Тимошки и Еремея: чтобы никто лишний не видел барина с черной повязкой на глазах.
Еремей вышел первым и протянул руку своему питомцу.
— Говорил же я! — сказал он, глядя на распахнутые окна. — Этого Селифашку отправить в деревню, на выселки! В черной избе жить! Пока худших бед не натворил! — он имел в виду истопника Селифана, великого мастера устраивать угар.
Видимо, с утра Катенька с домочадцами из-за неисправной печки угорела, потому что, невзирая на морозец, квартиру проветривали.
Андрей вышел, постоял, собираясь с духом, и велел дядьке вести себя к дверям.
Катенька нанимала хорошую квартиру во втором этаже. Получив наследство после мужа, она не пустилась в щегольство, а откладывала копеечку к копеечке, задумав открыть набойное заведение — делать и продавать недорогие холсты, миткали и ситцы с набивкой. Набойчатые ткани были в моде — ими и стены затягивали, и мебель обивали, не говоря уж о пологах и оконных занавесках. В дело было вложено немало денег, и оно уже начало приносить прибыль. Но от светских приятельниц Катенька это скрывала: занималась делами своей мануфактуры до обеда, а после желала быть дамой, аристократкой и прелестницей.
Умственным взором Андрей уже видел маленький Катенькин кабинет, в котором надлежало быть объяснению. Не в гостиной она приняла бы любимого, а в кабинетике, который сообщался со спальней.
— Ахти мне!.. — прозвенел вдруг нежный голосок.
— Устюшка! — признал выскочившую из дверей комнатную девку Тимошка.
— Да господи… — прошептала та, уставившись на Андрея.
— Беги, куда бежала! Кыш! — приказал Еремей.
Бежала-то Устюшка с ведром золы к помойной горе. Но тут уж стало не до ведра — прямо с ним девка заскочила обратно в дом. По лестнице она, видать, взлетела. Еремей поднял голову, ожидая, что в окне появится Катенька.