Интенсивность чувства притаившейся где-то рядом опасности пошла на убыль, когда Пагава убедился в том, что в трюме, кроме него, никого нет.
– Э, генацвале, – обращаясь к себе, вполголоса протянул он, – ты что, темноты бояться начал? Как маленький, честное слово…
Он спустился вниз и, шагая прямо по тугим джутовым бокам, прошел в дальний угол трюма. В трюме стоял памятный с детства запах пыльной мешковины и сухого зерна, из-за дальней переборки доносился ровный гул судовой машины. Этот звук снова напомнил Ираклию Шалвовичу о новом мотористе, и, прежде чем отвалить в сторону помеченный оливково-зеленой заплатой мешок, он еще раз внимательно огляделся по сторонам.
В трюме по-прежнему никого не было. Сквозь наполняющий стальной корпус ровной вибрацией рокот мощного корабельного дизеля слышалось комариное пение готовящейся перегореть лампочки, потревоженная пыль беззвучно вилась вокруг проволочных защитных сеток, напоминая рой микроскопической мошкары. Оставив в покое явно ненужный пистолет, Ираклий Шалвович наклонился и, ухватившись половчее, отложил в сторонку пятидесятикилограммовый мешок. В мешках действительно было зерно – продукт, являющийся стратегическим для любой страны, а уж для разбойничьих республик, наподобие Сомали, и подавно.
За первым мешком последовал второй, за вторым третий. Сдвинув четвертый, Пагава увидел на дне образовавшегося углубления дощатый настил. Потянув за железное кольцо, он откинул деревянную крышку люка, нашарил ногой верхнюю ступеньку приставной лесенки и стал спускаться по ней в кромешную темноту. Когда его лицо поравнялось с настилом, Ираклий Шалвович слегка присел, на ощупь отыскал лампочку и довернул ее в патроне.
Под дощатым потолком вспыхнул свет. Лампочка была сильная, на двести ватт, но достигаемого с ее помощью освещения хватало лишь на то, чтобы с грехом пополам различать очертания предметов и не расшибить себе голову о выступающие металлические части. Стоя на лестнице, Пагава осмотрел устроенный в трюме и замаскированный мешками с зерном вместительный тайник – фактически, построенный из толстых тесаных брусьев и прочных досок огромный бокс, в котором двумя плотными рядами стоял настоящий груз «Стеллы ди Маре». Тусклые блики слишком слабого для такого обширного помещения света неподвижно лежали на окрашенной в защитный цвет броне и длинных хоботах зачехленных орудий. Одетые в рельефную, поделенную на прямоугольники кору динамической защиты приплюснутые купола башен напоминали панцири гигантских черепах, отполированные прикосновениями земли траки гусениц поблескивали в сумраке, как потускневшие зеркала.
Это были обломки рухнувшей империи, щепки грозной стальной дубины, некогда державшей в страхе всю Европу – порядком устаревшее, но по-прежнему смертоносное оружие, в здешнем захолустье все еще способное сделать своего нового хозяина грозой околотка. Это был мощный козырь в бесконечной партизанской войне за контроль над горсткой разбросанных в горячих песках оазисов или клочком выжженной солнцем саванны, бронированный кулак будущего вторжения, непобедимый до тех пор, пока кто-нибудь – да хоть бы и тот же Ираклий Шалвович Пагава, например, – не подкинет противной стороне пяток оснащенных ракетами класса «воздух – земля» боевых вертолетов. За этим дело не станет; равновесие, таким образом, будет восстановлено, а что до крови, которая прольется, так ведь она же африканская – а эти африканцы как передохнут, так и расплодятся. А не расплодятся, так и не надо, их и так чересчур много… И потом, если не Ираклий Пагава, то кто-нибудь другой займется такого рода грузоперевозками, а если никто ими не займется, если перекроются все лазейки и щели, через которые в Африку непрерывным потоком поступает оружие, эти макаки возьмутся за ножи и дубины и все равно не успокоятся, пока не повышибают друг другу мозги…
Списанные Т-62 стояли двумя идеально ровными, теряющимися в темноте фальшивого трюма рядами. Их было двадцать; ближние были видны во всех деталях, дальние выступали из мрака смутными приземистыми силуэтами, по мере удаления сливавшимися в темный стальной монолит. Точно такие же, а возможно, что и эти самые машины когда-то с лязгом и скрежетом уродовали старинную брусчатку пражских мостовых; теперь им предстояло побегать по раскаленному песочку и пободаться с финиковыми пальмами. Пагава подозревал, что эксплуатироваться машины будут нещадно и надолго их не хватит, но это было ему только на руку: процесс модернизации российской армии набирал обороты, своей очереди пойти на утилизацию дожидались еще двадцать тысяч танков, и проблем с новыми поставками, таким образом, не предвиделось никаких.