58
Le Livre а venir, р. 294.
(обратно)59
Athenaum Fragment, no. 238, S. 204 in Friedrich Schlegel, Kritische Ausgabe, Band II, Charakteristiken und Kritiken I (1796–1801). Hans Eichner, ed. 1967.
(обратно)60
«A propos du Bergsonisme» in Selection, April 1924, p. 65–75.
(обратно)61
Книжное обозрение Эдмона Жалу, выходившее примерно в то же время, называло Жоржа Пуле «исследователем соединения» (voue а letude de la composition), Nouvelles litteraires, ноябрь, № 26, 1927.
(обратно)62
Georges Thialet (псевдоним Жоржа Пуле), La Poule aux oetfs d'or (Emile Pauclass="underline" 1927).
(обратно)63
Etudes sur le temps humain (Paris, 1950), vol. I, p. xviii — xix.
(обратно)64
Etudes sur le temps humain, р. 163.
(обратно)65
Mesure de l’instant(Paris, 1968),p. 339
(обратно)66
Etudes sur le temps humain, vol. I, p. 364.
(обратно)67
Ничтожности всего человеческого (фр.).
(обратно)68
Последнее основание, смысл жизни (фр.).
(обратно)69
Benjamin Constant (par lui-meme)(Editions du Seuiclass="underline" Paris, 1968), p. 28.
(обратно)70
В словаре 1762 года слово «движение» определяется следующим образом: «различные импульсы, страсти или аффекты души».
(обратно)71
Etudes sur le temps humain, p. 148–152.
(обратно)72
Ibid., р. 148–151.
(обратно)73
Диахронический порядок некоторых текстов, таких как введения к первому тому Etudes sur le temps humain и особенно — к Les Metamorphoses du cercle, может создать впечатление, что Пуле намерен написать общую историю сознания. Однако причина не в этом. Его мысль сохраняет единство на онтологическом и методологическом уровнях, но не по отношению к истории. Поскольку литература им понимается как вечно повторяющаяся последовательность новых начинаний, отношение между отдельным дискурсом, прослеживающим внутреннюю жизнь писателя ab ovo, и всеобщим дискурсом, описывающим совокупный исторический ход, не имеет никакого смысла. Некоторые исторические события могут быть описаны, как если бы они были общими moments de passage, всецело совпадающими с отправными точками индивидуального cogito. Однако историческая структура устанавливается только как классификационный принцип, не имеющий внутренней значимости. В исследовании о Прусте, которым завершается первый том Etudes sur le temps humain, была предпринята попытка вписать индивидуальное развитие в историческую схему, заявленную в предисловии. Но пример этот остался в единственном числе. Свет, который метод Пуле способен пролить на историю литературы, — это лишь побочный продукт его действия, но никак не ведущий принцип.
(обратно)74
Benjamin Constant, p. 54
(обратно)75
Benjamin Constant,p. 67
(обратно)76
Etudes sur le temps humain,p. 394
(обратно)77
Отправная точка (фр.).
(обратно)78
Le Point de depart (Paris, 1964), p. 40.
(обратно)79
Переходного момента (фр.).
(обратно)80
Эти статьи, посвященные отдельным критикам (Ривьеру, дю Бо, Башляру, Бланшо, Марселю Раймону, Старобински и др.), когда-нибудь будут собраны в отдельную книгу о современной критике.
(обратно)81
«La pensee critique de Charles du Bos» Critique, 217, июль 1965, рр. 491–516.
(обратно)82
«La pensee…», р. 501.
(обратно)83
Les Chemins actuels de la critique(Plon: Paris, 1967), p. 478.
(обратно)84
«Lapensee…», op. cit. p. 515.
(обратно)85
«La pensee. ", р. 502.
(обратно)86
«La pensee. ", р. 503.
(обратно)87
Mesure… p. 334–335.
(обратно)88
Иначе, по-видимому, дело обстояло ранее, в более теоцентричный период, когда литературный язык мог непосредственно служить религиозному опыту. По исторической схеме, представленной Пуле, возрастающая, начиная с восемнадцатого века, секуляризация лишила язык этой возможности. Такой исторический взгляд, конечно, далеко не оригинален, Пуле, вероятно, приводит его, чтобы оправдать свою фундаментальную преданность литературному призванию, преданность, ни разу не дрогнувшую. Если в семнадцатом веке между литературой и религиозным мышлением нет несовместимости в отыскивании подлинного «я», это возводит достоинство литературного акта на уровень, который не может быть принижен никаким последующим событием. Мысль Пуле не питается ностальгией по теологической строгости семнадцатого века, который ему хорошо знаком и понятен; скорее, в ней полагается, что основная часть этой энергии позднее сохранилась в манифестациях литературного гения. Расин мог бы быть как теологом, так и поэтом; нельзя того же сказать о Руссо, еще менее — о Прусте. И все же то, что объединяет Расина, Руссо и Пруста, и то, что дает их творчеству жизненную энергию, принадлежит именно их призванию как писателей и, следовательно, неразрывно связано с их литературным проектом.
(обратно)