На то, чтобы перехватить автомат и прицелиться, у меня уходит секунда, шальная пуля обжигает руку — но я не обращаю на это никакого внимания. Выстрел — и с хлопком гаснет прожектор, освещающий место действие. И на нас наваливается тьма — слепящая тьма…
Рывком перекатываюсь под машиной на другую сторону — времени нет! Я выиграл для себя секунд тридцать — в глазах полицейских сейчас сплошные искры, они привыкли к свету, они ничего не видят и палят наугад, по своим же. А я должен скрыться — пока их глаза не адаптировались к темноте…
Ливень трассирующих пуль лупит по машине подобно граду, но меня он не достает — я лежу под машиной, и надо мной — тонн пятнадцать всякого барахла, которое сейчас работает пулеуловителем. Про дисциплину огня нет и речи — длинные, заполошные очереди "по машине", а не по цели. Зацепить меня может сейчас лишь рикошет — случайный. Патроны в магазинах у всех заканчиваются почти одновременно…
Когда стихает заполошная стрельба, я выкатываюсь из-под машины. Это им ничего не видно, их глаза сжег прожектор — мои же адаптировались к тьме во время поездки в тайнике. Горе стрелки, лихорадочно меняющие магазины и даже не подумавшие укрыться при перезарядке, видны мне превосходно…
Еще четыре прицельных выстрела, один за другим — не убить, а хотя бы просто вывести из строя. Один за другим полицейские падают на асфальт.
Не выпуская из рук автомата, бросаюсь вперед и вдруг — какая-то клейкая, отвратительно пахнущая масса едва не сбивает меня с ног. Падаю на землю, стараюсь освободиться — но эта гадость липнет еще сильнее. Откуда здесь это — это ведь новейшая, только проходящая испытания в американской армии, система для задержания — стреляет клейкой массой, которая мгновенно застывает на подозреваемом и сковывает его действия. Неужели американцы? Слышу топот ног, приближающихся ко мне, стараюсь поднять автомат, чтобы подороже продать свою жизнь — но клей становится все тверже и тверже с каждой секундой, не давая двигаться. Сильный удар по голове дарит спасительное беспамятство…
Человек в запачканном, плохо сшитом и дешевом костюме, поднялся на второй этаж здания полицейского управления провинции Белуджистан, махнул рукой с зажатым в ней удостоверением перед звероподобными, вооруженными автоматами полицейскими, охранявшими второй этаж здания, где находились кабинеты всего полицейского руководства провинции. Полицейские, придав себе максимально подобострастный вид, расступились перед ним — ибо знали, кто он такой и кого представляет. Пакистанская военная разведка ИСИ почти все время существования независимого государства Пакистан[45] была тем кнутом, при помощи которого правители держали в страхе и покорности пакистанский народ — а пряников никогда не было. Не счесть людей, что бесследно исчезли в ее застенках без следа. Подполковнику Шахри нравилось видеть страх на лицах людей, мимо которых он проходил — это заставляло его верить в то, что он делает дело, нужное стране и народу.
Но сейчас он шел на встречу с шейхом. Помимо своего начальника, бригадного генерала Хосейни, у него был еще один начальник. Причем, если бригадному генералу Хосейни подполковник Шахри нередко врал — то обмануть шейха даже в мелочи ему и в голову не приходило. Ведь Аллах, всеведущ и всезнающ, и за ложь обязательно последует мучительное наказание…
Ошибаются те, кто видят корни современного исламского терроризма в Египте, в организации «Братья-мусульмане». Или в Афганистане, в движении моджахедов. Они намного глубже, эти корни сокрыты в древних веках…
Ислам не монолитен, как многие считают. Ислам с самого своего зарождения подвергался гонениям. Сначала мусульмане воевали с крестоносцами, затем и власти изначально мусульманских государств, постепенно заменяли риторику воинствующего ислама, на риторику воинствующего национализма. Примером того служит Османская империя, создававшаяся под зеленым знаменем пророка, но впоследствии ставшая не исламским, а турецким национальным государством, государством тюркского народа. Да, в этом государстве были и мечети и верующие — но в связке «государство-церковь» главенствовало все-таки государство…
Причиной этого было то, что религия ислам вообще не признает государство как таковое. В исламе единственной легитимной формой общественного образования является «умма» — община верующих. Ислам и его ревностные последователи инстинктивно борются с любым государством, каким бы оно не было. Турецкие султаны это знали и ограничивали власть муфтиев — тайно и крайне жестоко. Знали это и другие правители…
Поэтому, с самого начала в исламском обществе возникали тайные структуры, братства чьей задачей, помимо прочего являлись защита правоверных и тайная борьба с существующими властями. Эти братства называли тарикатами…
Ошибочно считать эти братства ваххабитскими организациями. Ваххабизм, или салафизм — по возрасту это ребенок, родившийся в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Он был рожден для того, чтобы дать религию классу арабских капиталистов, легализовать накопление денег, создать свого рода "религию арабских США" — в этом ваххабизм очень схож с протестантизмом. Сейчас проходит его молодость — и как всякий подросток он нетерпелив, неразумен и бесхитростен. В то же время, суфийские братства (тарикаты) ведут отсчет своей деятельности с одиннадцатого — двенадцатого века. На поле тайной войны салафистов они переигрывают вчистую — более того кадиристы активно внедряют свою агентуру к салафистам для тайного контроля над международным террористическим движением….
Шейх Хасан Салакзай являлся суфией, духовным лидером одного из вирдов[46] кадирийского тариката. Этот титул и свое влияние он унаследовал от отца. И теперь он делал все для своих братьев и для торжества ислама по все миру.
Нет, люди Хасана Салакзая не подрывались на автобусных остановках, не направляли захваченные самолеты на небоскребы. Внешне, они были умеренными, благочестивыми мусульманами, проповедующими "джихад слова" вместо террора. Но истинная, страшная и кровавая их суть скрывалась внутри.
Люди Хасана Салакзая, и таких же, как он суфиев, шли работать в полицию, в любые властные структуры, поступали на службу в армию. Они работали, продвигались по службе, помогали добиться успеха и братьям своим. Они пронизывали государственный аппарат сверху донизу, постепенно подменяя собой власть. В Афганистане, например, пока салафисты воевали с международным контингентом в горах, кадирийцы поступали на государственную или военную службу. Они же контролировали наркоторговлю — этот орден предпочитал уничтожать кяфиров именно таким образом. Но цель у кадирийцев была одна — ВСЕМИРНЫЙ ХАЛИФАТ. Мечеть парижской богоматери с отрубленными рядом с ней головами последних французов, что не пожелали принять ислам — вот что было их истинной целью. Весь мир должен был жить по законам ислама — или умереть. И каждый день продвигал их к этой цели все ближе и ближе…
В своем тарикате Хасан Салакзай отвечал еще и за связь с лидерами салафистов — с Осамой Бен Ладеном, с одноглазым муллой Омаром и многими другими. Именно он давал им убежище — потому что знал их с давних времен, еще со времен своего ранения. Он знал их — а они знали его, и даже в полицию работать он поступил по предложению Аймана аль-Завахири. Салафисты скрывались здесь, в Пакистане, где у кадирийцев была плотная агентурная сеть, где во многих местах и староста и начальник местного полицейского участка и все иные представители властей являлись братьями. Вот только находящиеся в сокрытии салафисты не до конца понимали, что уже стали заложниками кадирийцев…
Подполковник Шахри вошел в приемную, где прохлаждались еще двое полицейских с автоматами. Но он не стал показывать им свое служебное удостоверение, он поприветствовал их тайным жестом, доказывающим его принадлежность к братству. И они ответили ему…
— Да пребудет с вами благословение Аллаха, шейх… — максимально подобострастным тоном произнес Шахри, присаживаясь на стул перед своим шейхом — да будут годы ваши наполнены благими делами во имя Аллаха и торжества истинной веры…