— И за что же вы цените Настю, скажем? — спросил отец.
Альбина немного помолчала, чему-то улыбаясь.
— Она очень светлый человечек… У неё есть этот внутренний свет, который так редко встречается. Только временами на неё набегают тучки… Вернее, она сама их нагоняет. Она очень хороший человек, только иногда бывает не очень в себе уверена. Впрочем, с кем этого не бывает? В молодости мы все такое испытываем. Но у неё есть одно качество, которое перевешивает всё. У неё очень мудрое сердце. Оно способно видеть то, чего не видит ум. И в нём очень много нерастраченной любви… Представляю, как посчастливится тому, на кого она решит её обрушить со всей силой. Мне хочется только одного: чтобы это был человек, действительно достойный её любви. И если такой человек найдётся, то он будет счастливчик.
У меня сжалось сердце. Альбина говорила так, будто не считала себя таким человеком. Из-за шрамов было трудно определить выражение её лица, но я уже немного научилась понимать его. Сейчас это была грустная нежность.
— За это стоит выпить, — сказал отец после некоторого молчания. Он разлил по бокалам остатки вина и добавил: — Причём до дна.
Когда я провожала Альбину до машины, у меня рвалось из груди сердце. Слова чугунными гирями висели на душе и не шли на язык. Мы так и не сказали отцу, что между нами произошло. И тяжелее всего было осознание, что он вряд ли сможет это понять. Возле дверцы машины рука Альбины потянулась, чтобы обнять меня, но какое-то шестое чувство заставило меня бросить взгляд вверх, на кухонное окно. Там стоял отец.
— Аля, папа видит нас в окно, — сказала я.
— Рюрик, покури, — сказала Альбина.
Рюрик вышел из машины, а мы сели на заднее сиденье. С полминуты мы молчали. В небе парила крылатая тоска, сердце надрывно саднило. Слёзы, которые копились у меня в горле, наконец прорвались наружу.
— Ты что, маленькая? — Моей щеки ласково коснулась ладонь Альбины.
Из меня выплеснулось:
— Аля… Ты… Ты моя родная. Это ты — тот человек, на которого я хочу обрушить всю мою любовь.
— Я в этом не так уверена, — сказала она грустно. — Я думаю, ты достойна лучшего, малыш. А я не стою и тысячной доли твоей любви. Не трать на меня драгоценное время твоей молодости. Вряд ли у нас с тобой что-то получится.
— Как ты можешь так говорить, Аля? Ты меня не любишь… Не любишь!
Я рыдала, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. Альбина печально молчала, потом развязала и сняла галстук, как будто он её душил.
— Люблю… Люблю, моя родная, — проговорила она глухо. — И именно поэтому я не хочу, чтобы ты страдала. Если ты выберешь меня, ты сама знаешь, что это будет значить. Будет тяжело. Если ты не уверена, что выдержишь это, лучше и не начинать…
— Да мне плевать! — вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. — Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке!
— Речь не о бабушках, — возразила Альбина. — На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему.
Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы.
— Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше — ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?!
Рука Альбины легла на мою.
— Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я — твой последний шанс.
— Может, и правда — последний, — прошептала я.
— Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.
По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.