— Рассказывай, что случилось.
Хоть Ника и сказала, что не обязательно рассказывать всё, но именно Диане Несторовне я чувствую потребность выложить всё как есть, потому что уверена: она поймёт. И я рассказываю, ничего не утаивая, а она слушает — серьёзно и не перебивая.
— Тот человек хоть и не умер, но получил тяжёлую черепно-мозговую травму… Он сейчас лежит в коме, исход пока неизвестен. На Нику завели дело, она под арестом. Её обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, а адвокат будет доказывать самооборону. Опять же — она была пьяная, когда ударила этого парня, и это вроде бы отягчающее обстоятельство, но она пришла с повинной, и это — смягчающее. Напилась она, после того как… — Я проглатываю шершавый ком в горле и всё-таки договариваю почти шёпотом: — После нашего разговора.
Рассказав всё до конца, я больше не могу сдерживаться — роняю голову на руки и плачу. Выслушав, Диана Несторовна говорит задумчиво:
— Да, жалко девчонку.
— Это я виновата, — рыдаю я. — Не надо было её отпускать… Надо было удержать!
— Так, голубка, давай сейчас без истерик, ладно? — говорит Диана Несторовна нарочито грубовато. — Слезами горю не поможешь. Она как вообще — пьющая?
— Нет… — всхлипываю я.
— Ну вот, — кивает Диана Несторовна. — Откуда тебе было знать, что она пойдёт и напьётся? Как ты могла это предвидеть и удержать её от этого?
— Всё равно я чувствую себя виноватой, — прошептала я, зажимая ладонями глаза. — И ответственной…
— С какой стати ты отвечаешь за глупости другого человека, лапуля? — возражает Диана Несторовна. — Этак можно до абсурда дойти. Похоже, ты любишь изводиться. Не годится так, моя голубка, совсем не годится. Какая твоя вина в том, что она пошла шататься ночью по улицам, да ещё и в пьяном виде? Вот и нашла приключения.
— Я ей сказала, что люблю Алю…
— Ну и что? Вешаться теперь? Ведь как известно, сердцу-то не прикажешь. Ну, не могла ты ответить на её чувства — что тут поделаешь? В общем, дурочки вы обе, вот что я тебе скажу.
— Что теперь делать, Диана Несторовна? — спрашиваю я беспомощно.
— «Что делать»! — усмехается она. — Ничего, моя милая, ты не можешь сделать. Остаётся только надеяться, что тот отморозок не отдаст концы, и что этой глупышке не впаяют по полной. Если он останется жив, года два дадут — и то слава Богу. А если адвокат не лопух, то и условным может отделаться. И не изводи себя, никакой твоей вины во всём этом нет. — Диана Несторовна погладила меня по руке. — Ну всё, вытри глазки и наливай чай.
За окном валит снег, крупный и густой. Замело и крыльцо, и весь двор, голые деревья ёжатся вдали: «Что, неужели и правда не виновата?» «Похоже, что так», — отвечает им снег.
— Настенька, — окликает меня голос Дианы Несторовны.
Я оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит ласково, выражение суровости пропало, и от этого всё её лицо озаряется внутренним светом, становясь почти красивым.
— Знаешь, а головные боли меня больше не беспокоят, — говорит она. — Раньше часто голова болела, а теперь вообще не болит.
— Я рада, — отвечаю я. — Вы прямо преобразились. Вы по-прежнему считаете, что это сделала я?
— Считаю, — улыбается она. — Врач не смог толком это объяснить. Знаешь, отчего были эти боли? У меня была опухоль размером с грецкий орех. А недавно мне сделали томографию, и опухоли не обнаружили. Её просто нет.
— Ну, наверно, рассосалась, — пожимаю я плечами.
Диана Несторовна встаёт и подходит ко мне. Положив руки мне на плечи и глядя на меня серьёзно и ласково, она говорит:
— Нет, сама рассосаться она не могла — такие просто так не рассасываются. У меня есть серьёзные основания считать, что это сделала ты, другого объяснения этому я не вижу. Не знаю, сколько бы я ещё прожила с этой опухолью… Наверно, недолго. Нет, умереть я не боюсь, я просто тревожусь за Альку: её нельзя оставлять одну. А теперь… Теперь совсем другое дело. Я поняла, как жизнь прекрасна, я живу и радуюсь. Ты вернула мне всё, понимаешь? Всё! Я как будто родилась заново. У меня столько сил, сколько ещё никогда в жизни не было. Само такое чудо произойти не могло. У Альки начали расти волосы, когда врачи уже вынесли ей приговор всю жизнь ходить в парике, — разве это не чудо?
Я вздыхаю, улыбаюсь.
— Вы вбили себе в голову, что это сделала я, и мне вас, похоже, не переубедить.
Она говорит:
— Вот улыбаешься ты — и хотя за окном снегопад, а кажется, будто весна.
От её взгляда у меня внутри что-то сжимается, да так, что я еле могу дышать.