Да, это была Альбина, которая не могла до меня дозвониться. Трудно описать словами облегчение, которое я испытала, увидев на пороге её, а не моего преследователя. Повиснув на ней, я стиснула её в объятиях что было сил и впилась в её губы таким страстным поцелуем, что она даже пошатнулась.
— Утёночек… Что случилось? Я уже неделю не могу до тебя достучаться! — сказала она взволнованно, прижимая меня к себе.
Она засыпала меня вопросами, а я, наверно, минуты две ничего не могла выговорить: от радости и облегчения у меня отнялся язык. Я только стискивала её, уткнувшись ей в плечо, и вдыхала её запах — успокаивающий, родной запах.
— Настя, да скажи ты хоть слово! — воскликнула она.
— Аля, я очень тебя люблю, — смогла я наконец выговорить. — Прости, у меня был отключен телефон… Были причины.
У неё вырвался вздох облегчения.
— Фу, Господи… Я уж думала, с тобой что-то случилось! Каждый раз, когда ты так пропадаешь, я места себе не нахожу. Сама знаешь, после какого случая…
Минут пять в тишине тикали часы и не было слышно ни слова: всё это время мы с Альбиной целовались взасос на кухне у окна. После пережитого мной ужаса и напряжения её поцелуи были спасительным лекарством, и я жадно глотала их один за другим, а она дарила их мне без счёта. По моим щекам катились слёзы — мой страх, растаявший от тепла ладоней Альбины.
— Настенька, я так ничего толком и не поняла. Что у тебя случилось? Почему ты опять прячешься? Господи, тебя всю трясёт! Что такое, маленькая?
— Якушев, — прошептала я. — Он меня преследует!
— Как это?
— Так! Звонит, приходит, подкарауливает меня везде, куда бы я ни пошла. Мне кажется, он за мной следит — как иначе он мог бы знать, когда и где я нахожусь?
Я всё ей рассказала: и о том, как звонили выключенные телефоны, и как летали вещи по комнате, и как Якушев требовал, чтобы я позвала его. Я выпалила всё это, даже не задумываясь о том, как это звучит, и что Альбина может мне не поверить. Уткнувшись в её шарфик, я прошептала:
— Если бы ты знала, как я устала всё время бояться…
Альбина долго молчала, и от её молчания мне стало жутко. Она держала мою руку в своей, поглаживая её, а потом поцеловала меня в висок.
— Девочка моя, тебе надо успокоиться. Отдохнуть.
До меня ещё не дошло, и я воскликнула:
— Какой отдых, Аля, о чём ты? Этот Якушев… Он не человек, понимаешь? Я не знаю, что он за существо, но в нём нет ничего человеческого. Это… лукавый, бес. Демон, если хочешь. Он только прикидывается человеком. Вот откуда все его необычные способности, целительский дар! Никакой он не целитель, а самая настоящая нечистая сила!
Альбина вздохнула.
— Любимая, мне жутко тебя слушать, — сказала она. — Ты сама слышишь, что говоришь? Андрей Фёдорович — бес? Это же… прости, милая, но это бред. Я думала, это у тебя прошло, но оказалось, что нет.
Я никак не думала, что она мне не поверит, и от её слов меня охватила оторопь.
— Аля… Ты что, мне не веришь? — пробормотала я со слезами.
— Настя, у тебя какой-то нервный срыв! — сказала Альбина убеждённо. — Опять, как в прошлый раз, когда ты жутко напугала нас с Мадиной.
— Аля, ты принимаешь меня за сумасшедшую? — всхлипнула я, отступая от неё.
— Настенька… — Удержав меня за руки, Альбина вздохнула, покачала головой. — Я понимаю, ты не совсем обычный человек… Чувствительный. И у тебя очень ранимые, впечатлительные нервы. Диана готова молиться на тебя, она убеждена, что ты исцелила её от опухоли мозга, что у тебя особый дар. Возможно, это и так… Но оборотная сторона этого дара — чувствительность и нервозность. Ты сложный человек, с тобой не всегда легко… Ты необычная, а иногда и странная. Но я люблю тебя, Настенька, и мне тоже больно оттого, что с тобой происходит. Я беспокоюсь и боюсь за тебя — за твои нервы, твоё здоровье, твой рассудок. Пойми меня, я никогда не видела от Андрея Фёдоровича ничего, кроме добра, а ты о нём такое говоришь и хочешь, чтобы я верила! Прости, заинька, но мне просто дико это слышать. И я очень беспокоюсь за тебя.
Нет ничего страшнее, когда любимый человек — единственный, кому вы доверяете и который должен вам доверять — отгораживается от вас стеной неверия. Тоска, отчаяние, одиночество обступили меня со всех сторон, я была один на один с Якушевым, потому что я одна видела его истинную суть, а всем окружающим он заморочил головы.
— Я поняла, — сказала я глухо, сквозь подступивший к горлу горький ком. — Ты мне не веришь, считаешь больной. А я не больна, Аля! Это звучит как бред, но это не бред — это правда. Он заморочил всех, но я его раскусила, и теперь он от меня не отстанет. И тебя он тоже заморочил! Да, да, я осознаю, как это звучит… — Я горько усмехнулась. — Как параноидальный бред. Но учти, Аля, что ни один сумасшедший не считает себя таковым и не отдаёт себе отчёта в том, как и что он говорит и как его бред воспринимают люди. А я отдаю себе отчёт… Слышишь, отдаю! Это звучит дико, и со стороны может показаться, что и я правда тронулась умом. Но я не тронулась! Хоть ты мне поверь, Аля! Иначе… Иначе я останусь совсем одна. Мне очень страшно…