– Да что вы, в самом деле, герр Бауэр? – оборвал профессора Эйб. – Подумаешь, погулял немного. Дело молодое. – он подмигнул мне и скрылся в чреве самолета.
Айзек сочувственно смотрел на меня.
– Дать вам анальгин? – спросил он. – Вас не побили?
– Нет, спасибо. – я благодарно взглянул на него. – Скажите, мистер Степлтон, вы знаете, что такое терафимы?
– Терафимы? – озадаченно переспросил тот. – Эйб, ты знаешь, что такое терафимы?
Всклокоченная голова Шлиссенджера высунулась из самолета. Он испытующе уставился на меня.
– А что, наш молодой друг нашел один во время своих ночных странствий? – насмешливо осведомился он.
Я отвернулся и пошел к казарме забирать свои вещи. Еще до войны в нашем университетском сборнике появилась чья-то идиотская статья о терафимах. Ничего более неправдоподобного я тогда не читал. За моей спиной Шлиссенджер пытался пересказать Айзеку ее содержание со своими язвительными комментариями.
– Живого человека в масло? – с ужасом переспрашивал Степлтон. – И что, варили? Нет, не варили? Тогда что? Пока не умрет от голода? И разложится? Та-ам?
– А где же? – раздраженно бросил Эйб. – До тех пор, пока голова сама не отделится от туловища.
– А дальше? – едва сдерживая отвращение, допытывался Айзек.
– Ну, она там поплавает, поплавает, потом они ее вылавливали. Я точно не помню, через сколько. И ставили сохнуть. Потом еще что-то делали. В общем, эта штука называлась "терафим". Жрецы-сабии с ее помощью "общались с Богом". Вкладывали в рот золотую табличку с Шем Гафарим, и она им тихонечко отвечала на их вопросы.
– Не может быть! – с возмущением воскликнул Айзек.
– Вот и я говорю, – кивнул Эйб.
– Чего в Германии перед войной только не печатали! И кто написал этот болезненный бред?
– Не помню. – пожал плечами Шлиссенджер. – Эй, Лагер, а почему это вас так заинтересовало?
Я сделал вид, что не слышу, и исчез за дверями казармы.
Часов в восемь утра наш самолет покинул Газу. Поначалу Бауэр дулся на меня, но, когда пришло время второго завтрака, развернул бутерброды, открыл термос с кофе и благодушно махнул мне рукой.
– Все очень и очень хорошо. – сообщил мой учитель, понизив голос. – Какое счастье, что еще не все старые ниточки оборваны! Проводник в Катманду – мой давний знакомый. Хайдеггер! Его зовут: Томас Хайдеггер. Правда, мы с ним не виделись лет двадцать, но это все же лучше, чем ничего. – он налил мне кофе. – Я скажу вам адрес, и вы отнесете ему от меня письмо. Смотрите, не потеряйте!
Я не стал возражать или спрашивать что-либо. Мной овладела апатия. К тому же я чувствовал себя виноватым и не хотел злить профессора.
– Скажите, герр Бауэр, – обратился я к моему патрону, – чем занимался Леонард Кемпке во время войны?
– А почему это вас интересует? – глаза профессора сузились.
– Та-ак. – неопределенно протянул я. – Мы давно не виделись…
– Он был одним из консультантов доктора Менгеле по польско-семитской антропологии. – тихо сказал Бауэр.
Я отшатнулся.
Еще один день без особых приключений мы провели в Тегеране и только потом взяли курс на Катманду. Я чувствовал себя скованным и подавленным.
Глава седьмая
Таинственное исчезновение
Катманду – самая гнусная дыра, в которой мне когда-либо приходилось бывать. Возможно, другие туристы и прогуливаются под ослепительными лучами непальского солнца по величественным руинам Сваямбунатха, но мой путь лежал мимо грязных закопченных лачуг в самую непритязательную часть города.
Загадочный Томас Хайдеггер жил в крепкой хибаре, окруженной, живой изгородью. Войдя во двор, я увидел изнуренного аскета, который, раскачиваясь, предавался медитации. Лишь очень хорошо присмотревшись, ученый-антрополог смог бы заподозрить не совсем азиатское происхождение этого человека. Его кожа имела смуглый цвет не от природы, просто она совершенно почернела за долгие годы жизни в Непале. Хозяину, видимо, не понравился мой откровенно оценивающий взгляд. Он прервал общение с высшими силами, встал и, повернувшись ко мне, враждебно спросил:
– Кто Вы? Что вам здесь нужно?
Я не сразу понял, что его слова прозвучали на прекрасном английском. Слишком уж не гармонировал язык Шекспира и Диккенса с грязной лачугой и жалким видом ее обитателя.
– Прошу прощенья, герр Хайдеггер. – растерянно произнес я. – доктор Бауэр предупреждал меня о ваших странностях… но я не предполагал…