- А-а, заткнись ты! - говорю я, снова приходя в ярость. - И спасибо тебе за доставленное удовольствие с малышкой-негритоской. Ей скоро стукнет восемьдесят, твоей бабусе, и она белая, как дерьмо желтушника. У нее был сифилис, она наградила им всю армию. Не говоря уже о физических недостатках и злокачественных образованиях, о которых ты, конечно же, и не подозревал, хотя у нее это написано на роже, на спине и прочем, и вообще она как пятнистая гиена. Ты встал на нечестный путь, сукин сын. Грешно обманывать убогого.
Он конфузится, вздыхая всеми своими шестьюстами кубическими сантиметрами поршневой группы.
- Знаешь, существует только то, во что мы верим, - отвечает он мне. Если бы этот дурак не просветил тебя, то ты бы верил и радовался. Разве не так? Хочешь, я тебе выскажу свою точку зрения? Жизнь - это такая штука: чем меньше видишь, тем лучше тебе живется. Она такая мерзкая на самом деле, Сан-А! Со всеми этими противными людишками, на которых глаза бы мои не глядели. Одни пакостнее других! Настоящий геморрой! Мне хотелось бы быть оптимистом, но не получается. Ты ведь думаешь, что я осел и ничего не вижу? Человечество - банда проходимцев! Кляузники, скандалисты, предатели, готовые на всякие гадости. Не успеешь повернуться к ним спиной, а они уже делают тебе подлость. Все время нужно осторожничать, ходить, прикрывая рукой задницу и зажимая пальцем сток, чтобы какая-нибудь сволочь не вставила тебе по самую ботву. Скоты и мерзавцы - все! Все, слышишь? Мне даже случается испытывать угрызения совести из-за того, что я живу среди этого стада скотов. Со всеми их благословениями, проклятиями, доносами, предписаниями, запрещениями. Так что не жалей о том, что ты их некоторое время не будешь видеть. Хоть отдохнешь немного, Сан-А. Черт возьми, тебе страшно повезло, просто удача свалилась на голову. Полное отключение зрения? Отлично, я согласен тебя заменить. Никогда не видеть их проклятых акульих рож - да это такое счастье, дорогие дамы и старая дева Мария в придачу! Зато ты снова изучишь мир, снимешь с него новую мерку, Сан-А! Настоящий подарок! Праздник, который всегда с тобой!
На этом он истощается и на время замолкает.
Мы сидим молча и размышляем по отдельности. Каждый о своем. Я думаю о собственном безнадежном положении.
Что он хотел сказать, чертов Берю? Что безнадежные случаи самые замечательные? Лучше бы он мне не говорил этого - у меня даже нет сил ему отвечать!
- Послушай, - шепчет вдруг мой помощник настолько тихо, что я угадываю каким-то двадцать восьмым чувством.
- Что "еще?
- Я не хотел тебе сразу говорить, но не могу держать в себе. Если откладывать страшное известие о большом несчастье на потом, то получается еще хуже...
- Большое несчастье? - вздрагиваю я.
- Огромное, настолько ужасное, что тебе понадобится мешок мужества, малыш...
- Что-то с моей матерью? - вскрикиваю я.
- Да, - всхлипывает Берю, - она умерла.
Мы снова впадаем в задумчивость. На этот раз молчание напряженное. Слышно, как бьются наши мощные сердца. Но через некоторое время до нас вновь начинают долетать звуки. Со стороны родильного отделения слышны крики: мамаши рожают, извещая о снесенных малышах... Машина чихает на улице... Лает собака... Где-то надсадно хрипит радио, перекрывая пение туземцев...
Сколько времени мы сидим молча, не говоря ни слова? Дыхание Толстяка становится все более прерывистым.
- Ты что... ничего не хочешь сказать? - нарушает он наконец наше обоюдное оцепенение.
- И правда, - говорю я, - чего я все молчу? Ты меня успокоил, Толстяк.
- Как? Но я... Как ты говоришь?
- Это как раз то известие, что мне нужно было обязательно сообщить в этот момент, Берю. О смерти Фелиции! По сравнению с ее смертью моя - так, пустяк! Мысль о том, что она и правда может умереть, переворачивает мне душу.
- Но, Сан-А...
Я улыбаюсь, повернув голову на его голос.
- Не утруждай себя, старина. Если бы маман умерла, я бы это почувствовал. Ты мне подбросил эту страшную весть, чтобы я испытал сильное эмоциональное потрясение, правда? Ты принял за чистую монету заявление этого офтальмолога и надеешься возвратить мне зрение, ошарашив меня как обухом по голове подобной выдумкой?
Берю натянуто смеется.
- Жаль, что ты мне не поверил, - говорит он. - Может быть, твои глаза вновь бы увидели свет божий. Ну ладно... Но это опять же еще не все.
- Нет? - улыбаюсь я. - Глупости лезут, как из рога изобилия?
Он с шумом выпускает газы, видимо для смеха, чтобы меня еще больше подбодрить, и заявляет:
- Ладно, еще одна новость, на этот раз говорю серьезно.
- Да неужели?
- Теперь я берусь за расследование. Шеф приказал. Поэтому, пока ты вне игры, я становлюсь во главе... Значит, начну я с того, что возьму у тебя показания. А ты рассматривай себя просто как свидетеля. Понял, парень? И давай начинай прямо с самого что ни на есть начала. Валяй рассказывай. Я весь внимание...
Я делаю ему знак приблизить свою физиономию ко мне. И как только чувствую, что его щетина колет мне щеку, шепчу:
- Свидетелю плевать на всякие распоряжения! Найди мне мои шмотки, и сматываемся отсюда!
- Да никогда в жизни! Мое командировочное предписание вполне четко сформулировано. Я, Александр-Бенуа Берюрье, назначен вести расследование. А ты если и покинешь госпиталь, то только для того, чтобы ехать домой.
- Я выйду из госпиталя и буду делать то, что мне нравится, господин Берюрье. Паспорт у меня в порядке, и я свободный гражданин. И никто не убедит меня в обратном, а уж тем более не такой толстый сукин сын, от которого к тому же разит винищем. Я допускаю, что ты теперь официально возглавишь следствие. Отныне я поступаю под твое начало, Анахорет. Давай сюда мою сбрую - это все, что я могу тебе ответить. И сваливаем! Ты будешь моей палкой для слепых, собакой-поводырем, небьющейся плошкой и прочее. Будем играть в такую игру: голова - ноги. Ты будешь ногами, но я буду головой. Соглашайся, лучшего предложения не поступит! Меня вырубили, и теперь я должен отомстить. Я найду их чертов камень! Клянусь!
Берюрье - вы его знаете? Это не самая плохая лошадь в нашей конюшне. Он, наверное, даже самый лучший из ослов в своей категории. Вот только смекалка его иногда подводит, и мысль - как входит в его башку, так тут же и выходит, не успев поздороваться.