– Наверняка я уже слышала все эти гадости.
– Нет, этой ты еще не слыхивала. «Мы теперь одна семья!» Представляешь? – Филис подобрала верхнюю губу, обнажив крупные белые зубы, выпятила подбородок и, удачно подражая виду и говору соседки, прогнусавила: – «Сама знаешь, Энни, из этого все равно не выйдет ничего путного. Слишком мы тут никудышные». Заметь, «мы»! «Мы теперь – одна большая семья». А кто совсем недавно смотрел на нас сверху вниз? «Такие зазнайки, как Хетерингтоны, никогда не принесут в нашу клоаку обручального колечка». Так и заявила.
– Кто говорит об обручальных кольцах? – хрипло, с вызовом проговорила Сара.
– За что купила, за то и продаю. Конечно, она не забыла напомнить, что Хетерингтоны – из нонконформистов. А перед тем, как спохватиться и удрать к своему кипящему чайнику, произвела последний выстрел. «Теперь, – говорит, – у вас на крылечке вечно будет торчать священник».
– Ну ее к черту!
Сара встала и подошла к окну.
Филис, глядя ей спину, молвила:
– Что за выражения, Сара? Кто клялся на образе Девы Марии больше никогда в жизни не браниться?
Сара, не оборачиваясь, смотрела сквозь кружевные занавески на лес дымоходов напротив. Все ее существо было переполнено гневом, и не только под влиянием момента, но и в итоге многолетних размышлений и попыток вслепую вырваться из порочного круга. Минуло уже десять лет, десять лет внутреннего несогласия, с того дня, когда ее впервые осенило: вся ее жизнь пройдет здесь, в беднейшей части квартала под названием Пятнадцать улиц. Тогда она сильно простудилась, и мать влила в нее едва ли не полбутылки микстуры. От такой слоновьей дозы у нее пошла кругом голова, начались видения, большинство из которых она с тех пор позабыла. Лишь одна картина прочно засела в голове – Грязь, так она окрестила про себя ту галлюцинацию. Ей представилось море грязи, вроде того, что простиралось примерно в миле от их дома, в котором увязли не только они с матерью, Филис и их новый отчим, но и все остальное население Пятнадцати улиц; все до единого стояли по шею в грязи и все, Сара в том числе, знали, что надежды выкарабкаться нет и в помине. Тем не менее попытки спастись не прекращались. Одни помогали ближним, другие, вроде соседушки, миссис Рэтклифф, опирались ладонями о головы товарищей по несчастью, окончательно топя их в нечистотах.
– Ненавижу ее! – Сара снова посмотрела на Филис. – Для нее единственная радость – когда над нами измывается отчим. Но ничего, она у меня еще попляшет. Вот увидишь, я отсюда вырвусь.
Она решительно кивнула, и Филис ответила ей таким же кивком, проговорив еле слышно:
– И я с тобой.
Они опять уселись рядышком, и Сара спросила уже без всякой злобы:
– А как же мать?
Филис, балансировавшая на железной раме кровати, подобралась и ответила:
– Ей тоже хочется, чтобы мы как можно быстрее убрались с глаз долой. Пока мы тут, скандалам не будет конца.
– Она тебе так прямо и сказала?
– Нет, конечно, но она сумела бы его утихомирить, если бы мы не мешались под ногами. – Филис вздохнула, закинула голову, тряхнула длинными светлыми волосами и, держась обеими руками за раму и глядя в потолок, мечтательно произнесла: – Как бы мне хотелось, чтобы у меня была такая же грудь, как у тебя!
Сара вздрогнула. Слова сестры вызвали у нее одновременно негодование и неудержимое желание расхохотаться. Она встала и, опершись спиной об узкий подоконник, взглянула на оставшуюся сидеть Филис, пытаясь в очередной раз проникнуть в ее переменчивый характер. Филис всегда меняла не только тему разговора, но и саму манеру говорить настолько стремительно, что оставалось только таращить глаза.
– Забирай, мне не жалко.
– Им только грудь и подавай.
– Я уже советовала тебе попридержать язык.
Желая скрыть смущение, Сара подобрала занавеску и положила ее край на подоконник.
– Я серьезно. Говорю же, что наблюдала, как ты шагаешь по улице и сворачиваешь за угол. Видела я, как глазеют на тебя мужчины. Иногда им бывает интересно рассматривать твои ноги, иногда – лицо, но все равно их глаза возвращаются к твоей груди.
– Филис! – Упершись одним коленом в кровать, Сара обеими руками схватила сестру за плечи и прошипела: – Прекрати такие речи! Тебе всего семнадцать лет, а ты позволяешь себе то же самое, что уличные кумушки!
Кровать заходила ходуном. Шуточная борьба продолжалась до тех пор, пока пружины не расскрипелись вовсю и Сара не взмолилась:
– Немедленно уймись! Того и гляди разбудим мать.
– Ничего не могу поделать: не растет у меня, хоть плачь!
Обе лежали навзничь, задыхаясь от смеха.
– Делать ничего не надо, у тебя и так кое-что имеется.