Перед Дадли-стрит, вернее, перед местом, которое недавно носило это название, ее задержали. Пожарные яростно разматывали шланги, она не заметила одного, уже тянувшегося от пожарной машины куда-то в сторону, споткнулась о него и шлепнулась лицом вниз. Ее подняли, и один из пожарных произнес:
– Осторожнее, миссис. Тут вам не место, вам в обратную сторону. Уносите ноги!
Другой спросил:
– Вы здешняя?
Они поддерживали ее с обеих сторон, чтобы она не упала. Она еще не пришла в себя после падения, и ее ответ походил на пьяное бормотание:
– Дэ-вид… мой муж. Мне… нужен… Дэвид, мой… муж. Он до… доброволец пожарной охраны. Там, на посту.
Один из пожарных что-то ласково ответил ей, но его слова потонули в общем шуме и грохоте зенитных орудий. Мужчина постарше что-то крикнул в темноту. На его крик прибежала женщина.
– В чем дело?
– Отведите ее в штаб.
Он поднял безжизненную руку Сары. Помощница, не достававшая Саре до плеча, обняла ее за талию и повела прочь. Сара больше не сопротивлялась. Ее вели мимо тлеющих куч кирпича, горящих досок, разбросанных тел. На главной дороге она спокойно сказала своей провожатой:
– Я пойду домой. Это на улице Камелий.
Женщина поддерживала Сару, пока они не доковыляли до ее дома с выбитыми окнами.
2
В три часа дня Дэвида принесли домой. Джон и Дэн затащили его внутрь, уложили на кровать. С виду казалось, что он живой. На нем не было ни царапины, только кирпичная пыль на всем теле. Его нашли в кармане, образованном упавшими стропилами. Он погиб не от падения на него тяжести, не от ударной волны, даже не от пожара, а от шока. Слабое сердце, из-за которого его не взяли в армию, отказалось служить.
Оставшись наедине с погибшим, Сара опустилась рядом с ним на колени и ласково приподняла его длинную худую руку. Она была просто прохладная, но не ледяная, не мертвая. Сара решила, что Дэвид еще жив, что у него кома. Надо что-то делать! Если бы он был мертв, она бы плакала, но у нее не было слез. Она лишь стонала: «Дэвид, Дэвид!»
Только прижавшись лицом к его лицу, она осознала, что он умер, и поймала себя на странном, невозможном чувстве. Оно родилось где-то в темных глубинах души и нагло выкарабкалось на поверхность. Она знала, что оно охватывает ее, и крепко зажмурилась, чтобы не ослепнуть от зловещего света правды. Смерть Дэвида была для нее радостью и облегчением.
Нет, нет, нет!
Но от истины не спрячешься. Ее рассудок, выведенный из равновесия страшным откровением, быстро успокоился, испугав ее способностью к холодной логике. Теперь он никогда не будет из-за тебя несчастлив, сказал ей внутренний голос. Так больше все равно не могло продолжаться, и прошлая ночь была тому ярким доказательством. Между ним и Джоном начала разверзаться пропасть, причиной которой была ты. Он знал, как к тебе относится Джон; никогда ничего не говорил, но все знал. Одно осталось ему неведомым: твое отношение к Джону. Он умер, считая тебя безупречной, вот и радуйся.
Она и радовалась. Он скончался, любя ее всем сердцем до самого последнего вздоха. Разве не этого она просила в своих молитвах? Так дальше продолжаться уже не могло, если бы Джон по-прежнему являлся на побывки. В последнее время ее все чаще подмывало сознаться Дэвиду, объяснить, почему к ней так часто наведывается отчим, которого она не только не желает видеть, но и не скрывает своей ненависти к нему. Дэвид знал, что она дает ему деньги, но довольствовался версией, которой Сара не опровергала, что она таким способом помогает матери.
Что ж, теперь все это позади: страх, тревога… и любовь. Такой любви, как любовь Дэвида, ей уже не дано познать. И сама она уже никого не полюбит так, как любила Дэвида. Она вообще никого больше не будет любить, кроме Кэтлин. Но это уже совсем другая любовь. В каком-то смысле она обрела свободу. Мать погибла, муж погиб. И отчим…
В дверь легонько постучали. Она не ответила и не шелохнулась, потому что знала, что в спальне вместе с ней находится Мэй.
– Это мама.
Войдя, Мэри Хетерингтон устремила взгляд на тело, простертое на кровати, и шагнула к нему. Сара не удостоилась от нее даже словечка и посторонилась, чтобы, стоя, наблюдать за свекровью. Она уже много лет не глядела на нее, по крайней мере не смотрела ей прямо в лицо. Мэри не слишком состарилась с того дня, когда они стояли по разные стороны стола в гостиной, разве что заострился и затвердел ее профиль. Однако эта женщина приходилась Дэвиду матерью и тоже имела право на скорбь. Как мать, она любила его сильнее всех, несравненно сильнее, чем Джона или мужа. Сара сказала себе, что обязана помнить, что сейчас эта суровая женщина страдает.