«Ладно, ерунда», — сказала Доркас. Если это Ванда сделала на зеркале рисунок, а затем его смыла, она никогда в этом не признается.
Джонни подождал, пока женщина вернется в свою комнату.
«Это плохо, — сказал он. — Я бы хотел посмотреть на то, что там было».
«Может быть, одна из горничных их увидела и протерла зеркало», — вяло сказала Доркас.
«Возможно», — согласился Джонни.
Она проводила его до выхода, и, прежде чем выйти, он слегка приподнял пальцем ее голову и поцеловал в губы, легко, одобряюще. Затем он ушел, а она прислонилась лбом к запертой двери и мгновение так постояла. Годами поцелуй, прикосновение к подбородку означали для нее прелюдию к страху и боли. Поцелуй Джонни вызвал в ней только желание ему ответить, свободно, открыто. Но что-то стояло между ними, и она боялась.
Она вернулась в ванную и уставилась на блестящую чистую поверхность зеркала. Знакомо заломило в висках. Она прижала пальцы там, где болело, и уставилась на себя в зеркало. Уверенность и определенность улетучивались. У нее в голове возник вечный мучительный вопрос, шаткая неуверенность в себе. Что реально, что нереально? Действительно ли она может это различить? Она не осмелится обратиться к Джонни, пока не будет уверена. Неужели она снова увидела то, чего не существует.
Когда она отвернулась от зеркала и пошла в спальню, она чувствовала себя подавленной и в немалой степени испуганной. По дороге к тумбочке она рассеянно вынула золотую сережку. Что-то блестело рядом с телефоном. Она подняла это и увидела кружок размером чуть поменьше пятидесятицентовой монеты. Это было похоже на плоскую серебряную монету неправильной формы. На ней был выбит профиль — лицо греческой женщины в шлеме с плюмажем, без сомнения — Афины Паллады. Она перевернула монету и уставилась на оборотную сторону. На серебре была выдавлена фигурка совы с огромными круглыми глазами. Ее пальцы сжались в шоке. Но это, на удивление, вернуло ей мужество. Это не мыльные следы, которые можно легко смыть. Это твердое доказательство того, что кто-то приходил в ее комнату и оставил этот символ совы там, где она могла его найти.
С монетой в руке она опять подошла к двери Ванды и резко постучала. Женщина открыла ей, и Доркас протянула ей ладонь с монетой, обращенной совой вверх.
«Ты знаешь, что это?»
Ванда посмотрела на монету, не прикасаясь к ней. Черная матовость ее глаз ничего не выражала, ее лицо было безразличным.
«Я не знаю», — сказала она.
«Объясни мне, откуда это взялось? — настаивала Доркас. — Я только что нашла это на тумбочке. Кто ее туда положил? Кто побывал в комнате, пока меня не было?»
«Никто сюда не заходил, — ровно произнесла Ванда. — Я брала ребенка на обед. Мы ходили на прогулку. Ключ я брала с собой. Никто сюда не заходил».
Она ничего не добьется от Ванды Петрус. Доркас вернулась в свою комнату и прошла через хлипкую балконную дверь. Свет из комнаты Фернанды падал широкой полосой на соседнюю секцию балкона. Она постучала в приоткрытые ставни.
Немедленно появилась Фернанда, чтобы ее впустить.
«Привет. Заходи. Мы с Джонни обсуждаем возможность завтрашнего путешествия в Петалудес. Это долина Бабочек, ты знаешь. К сожалению, знаменитые бабочки до июля не появляются, но там прекрасная лесистая долина и… — до нее, видимо, дошло выражение лица Доркас, потому что она резко оборвала. — Ну что еще? Что-нибудь случилось?»
Доркас протянула руку: «Взгляни, пожалуйста, на это».
Монету недавно полировали, и серебро блестело при свете лампы.
Фернанда взяла ее и надела очки. «Интересно, — сказала она. — Похоже на старинную монету».
«Я только что нашла это у себя на тумбочке, — сказала Доркас. — Когда я уходила, ее не было, и Ванда сказала, что ничего об этом не знает».
Джонни оторвался от карты и взял монету с ладони у Фернанды.
«Птица Афины, сова. Рядом отпечаток оливковой ветви. Это все символ Афины во времена ее власти — «неподкупная сова» Аристофана. — Он посмотрел на Доркас. — Это весьма существенно», — произнес он, и она знала, что он почувствовал ее неуверенность в себе.
«Ты что имеешь в виду, — спросила Фернанда, — что какая-то загадочная личность вошла в твою комнату и оставила древнюю греческую монету на тумбочке?»
«Сейчас я ничего не выдумываю», — сказала Доркас.
«Конечно, нет, дорогая, — ласково заверила ее Фернанда. — Я сама нахожу это странным. Без сомнения, тут есть небольшая загадка. Надеюсь, отгадка нас не разочарует».