Закрыв дверь, она вернулась на балкон и прошла по нему в следующую комнату. Дверь в комнату Фернанды была распахнута, а сама комната пуста. Как всегда, там царил беспечный беспорядок. Доркас порой начинала подозревать, что Фернанда подбирает что-то только в том случае, если собирается это надеть. Сандалии и туфли на каблуках были раскиданы под стульями и под кроватью — вероятно, там, где их скинули после того, как горничная утром убирала в комнате. Раскрытая коробка козинак стояла на туалетном столике, и Доркас насчитала три надкусанных кусочка в разных частях комнаты — один из них покоился в центре подушки на разобранной кровати. Поскольку Фернанда не курила, она использовала пепельницы под всякий хлам, и две из них, стоящие на виду, были завалены сережками, булавками, роликами с пленкой.
Доркас прекратила свой невеселый осмотр и быстро вошла в комнату. Ее взгляд приковал некий предмет в одной из пепельниц. Она запустила палец под катушку с пленкой и извлекла плоскую серебряную монету. Так она и стояла с монетой в руке, когда в комнату влетела Фернанда.
Если она и была удивлена, застав у себя Доркас, то виду не подала. Она никогда не отличалась чувством собственности или пиетета к частной жизни. Она легко занимала и одалживала, редко запирала двери и не обращала особого внимания на запертые двери у других.
«Привет, — сказала она. — Что-то ищешь?»
Доркас протянула руку: «Вот это. Она исчезла из моей сумочки с украшениями, и я решила, что ее взяла Ванда».
Фернанда пересекла комнату и почти игриво вынула монету у нее из руки: «Я не хочу, чтобы ты подозревала Ванду. Нам повезло, что у нас есть такой преданный человек, чтобы заботиться о Бет. Что до монеты — она теперь моя. Я — хранитель находок».
«Ты имеешь в виду, что вошла в мою комнату и спокойно рылась в моих вещах?»
«Дорогая, в твоем изложении это выглядит абсолютно аморальным. Я делала это для твоей же пользы. Я знала, что ты будешь ее вынимать и часами сидеть над ней. Мне показалось, что лучше будет одолжить ее у тебя на некоторое время. Конечно, если ты настаиваешь, чтобы я тебе ее вернула, то пожалуйста».
Доркас не смотрела на протянутую монету.
«Что ты с ней собиралась делать? Это настоящая древняя афинская монета. Полагаю, она обладает некоторой ценностью».
«Я не собиралась ее продавать, если ты это имеешь в виду», — без задней мысли рассмеялась Фернанда.
«Я и не думаю, что собиралась. Но ты ее собиралась кому-то вернуть, не так ли? Фернанда, что тебе известно про Константина Каталонаса? Когда ты впервые услыхала, что он работал на Джино, его имя показалось тебе знакомым. Ты не вспомнила, почему?»
Выражение лица Фернанды неожиданно стало настороженным: «Что ты имеешь в виду? Что-нибудь случилось у мадам Каталонас, когда ты сегодня к ней ездила?»
«Много чего», — сказала Доркас. Она взяла у Фернанды монету и пошла обратно к себе в комнату. Ее бы не удивило, если бы Фернанда пошла за ней, требуя подробностей. Вместо этого дверь в комнату Фернанды мягко прикрылась, и там воцарилась тишина.
Доркас лежала на кровати и пыталась думать. Ясно, что Фернанда либо что-то вспомнила о Константине, либо получила о нем известия. Вероятно, через Ванду, которая, возможно, с ним общалась. Или даже от самого Константина.
Внезапно у нее в голове возник план, и она решила, что предложит его Джонни, если ей удастся застать его одного.
Она спокойно отправилась спать. Наблюдатель в кепке с опущенным козырьком отсутствовал, серебряная монета покоилась в ее сумочке с драгоценностями, а письмо — в сумке. Она заснула, обдумывая свой план. Возможно, она покажется Джонни полной идиоткой, но теперь, благодаря мадам Ксении, она нащупала определенную нить. Надо преодолеть сопротивление Джонни и убедить его ей помочь. Засыпая, она пыталась продумать свои аргументы.
Возникновение плана привнесло в ее душу покой и, несмотря на все события дня, было непохоже, что сегодня ее ожидают дурные сны. Этот сон пришел к ней через несколько часов после полуночи, и он был пронзительно болезненным в своей реальности. Она стояла в белом холле музея перед статуей Аполлона. Она знала, что это Аполлон, хотя ни разу не взглянула на его спокойное знакомое лицо. В этом заключался весь ужас. Она знала, что неизбежно должна поднять голову и взглянуть богу в лицо. И знала, что в этот момент случится что-то страшное. Но во сне глаза ее были открыты, и, сама того не желая, она подняла голову и взглянула. Лицо статуи было покрыто мраморным налетом, и глазницы были пустыми, но это оказалось лицо не Аполлона, а Джино Никкариса. Она твердо знала во сне, что Константин каким-то образом навечно заключил Джино в холодный мрамор, хотя никакая каменная темница не могла вобрать в себя все его зло или подавить его.