Дэниел Хейз
Слезовыжималка
Каждый носит в себе комнату. Это легко доказать: если идти быстро, скажем, ночью, когда вокруг все тихо, и навострить уши, можно расслышать, как дребезжит, к примеру, зеркало, неплотно прикрепленное к стене.
1
Первый рассказ, который я написал, назывался «Откуда у собаки хвост». Тогда писать было легко. Содержание значения не имело. Конечно, я был еще маленьким, не мечтал о карьере, жил в полном захолустье — Эпплтон, штат Висконсин, — а писал в основном для того, чтобы найти ответы на свои вопросы. Речь там, кажется, шла о счастье и о том, как его выразить, не прибегая к улыбке. Зато точно помню, как пошел в гараж, выпилил две дощечки, согнул медные скобки и сделал обложку для своей книги — обложку, которая была тверже, чем у книг, которые стояли у меня на полках. Я украсил ее как мог. Не помню, что я там нарисовал. Собаку с хвостом? Собаку отдельно, хвост отдельно? Или провел поперек хвоста пунктирную линию, чтобы показать, что его только что приделали?
Сам рассказ, конечно, тоже имел значение, но книга как предмет была намного важнее. Прямоугольник, заключенный в обложку, напоминал мне настоящие книги. Уже тогда я не соглашался быть просто читателем или чокнутым потребителем. Уже тогда удовольствие от поглощения слов притупилось. Вот я и решил сам написать книгу и стать повелителем событий, а не просто молчаливым свидетелем. Я оказался перед выбором: взять в руки ложку или по-прежнему лишь открывать рот. И я точно знал, чего хочу.
Я никогда не держал в руках пистолета, пока сам его не купил. И вот я стою перед большим зеркалом и целюсь сам в себя. Бах! «Магнум». Девять миллиметров. Купил в Нью-Джерси. И выглядит он гораздо мужественнее, чем я мог себе представить.
Пистолет был равносилен тайне — я очень скоро это понял. Требовался особый плащ с большим внутренним карманом, чтобы прятать оружие. А кроме того, пистолет создавал иллюзию, он стирал грань между выдумкой и реальностью. В городке под названием Сэндхерст, штат Нью-Йорк, я, наверное, производил впечатление обычного человека, который вышел прогуляться перед сном, надев длинное оливковое пальто… А на самом деле?
Я приучил себя совершать вечерние прогулки, чтобы преодолеть страх — страх, что вот-вот подступит опасность. Страх, что пистолет выстрелит, и пуля раздробит мне лобок. Я прогуливался мимо соседских окон, и мало-помалу страх уступил место отваге. Я впал в некое подобие транса, ощутил странное спокойствие. Я думал о молитве, о медитации и о легких полдниках. Думал о симпатичной медсестре, которая дала мне слишком много кодеина, когда я обжег руку в семнадцать лет.
Порой вечером я возвращался домой, шел на кухню и долго смотрел на оружие, спящее у меня на ладони. Пистолет лежал словно величественная птица, прикрывшая один глаз. Он источал смертельную тишину и в то же время силу. Он шел в ногу с великими. Кто знает, может, я и обманывался, но в весе оружия сквозила недоступная мне мощь.
— Ну как кровать?
Роберт Партноу поднял голову и посмотрел на меня.
— Ничего.
— Выбрал нижнюю полку, да? — спросил я. — Умно.
— Мне кто-то составит компанию? — Он чуть выкатил глаза.
— Нет, нет. Просто в «Икее» были скидки на двухъярусные кровати, я и не устоял. Как спалось?
— Отвратительно. Можно сказать, я вообще не спал. Голова раскалывается.
— А тебе бы самое время отоспаться. — Я покачал головой. — Сколько ты обычно спишь, Роберт? В смысле, в будни?
— Можно что-нибудь поесть?
— Конечно. — Я откашлялся — привычка у меня такая. — Чего ты хочешь?
— А есть выбор?
— Роберт, у меня тут, конечно, не ресторан, но кухня наверху имеется. Я даже кое-что прикупил. Яйца вот, например. Сам их никогда не ем.
— Я тоже не ем яйца. И не зови меня Робертом. Я Боб.
— Раньше все ели яйца, помнишь?
Я улыбнулся ему во весь рот, но, кажется, он не обратил внимания. Он снова смотрел себе под ноги, поглаживая ладонью редеющие волосы. Несмотря на все мои усилия, он явно пребывал в дурном настроении.
— Может, овсянка? — Он все еще смотрел себе под ноги.
— Идет, Боб. Кленовый сироп, сахар, сливки, молоко?
— Просто овсянка.
— Без молока?
— Без ничего.
Сэндхерст — маленький городишко в пятидесяти милях вверх по Гудзону, если двигаться от Нью-Йорка. Безопасное местечко. Никакого сравнения с Алфавит-Сити [1], где я жил; пока не умерли родители и я не получил наследство. Однако до тех пор, пока у меня в кармане не появился пистолет, я не осознавал, что в каждой тени кроется опасность — играет с моим воображением, подстегивает его. Стыдно признать, но пистолет выпускал воображение на волю. После вечерних прогулок я писал быстро и много, а это не так уж легко, поверьте. Да, я возвращался домой и лихорадочно писал. Слова вылетали из меня, как пули.
В конце концов, что такое пистолет? Как зонтик в облачный день. Стараешься не поднимать глаза. Воображение разгулялось вовсю. Оно словно создало отдельный мир — у меня из головы никак не шло, что пистолет можно использовать для других, высших целей.
— Кричи — не кричи, — сказал я, — никто не услышит. Подвал звукоизолирован. Звук не пройдет ни вверх, ни вниз, ни влево, ни вправо. Докатится до стены или до потолка и остановится.
— А ты собой гордишься, — заметил Боб.
— Ты хоть представляешь, как трудно сделать звукоизоляцию в подвале?
— Как-то не было возможности проверить.
— Ну так поверь… — Я прошелся вдоль заграждения.
Хорошо, что наконец появилась возможность поделиться своим секретом, хоть Роберт Партноу и не идеальный слушатель. Его упрямство и отрицание порой можно было принять за напускное равнодушие.
Девушка. Что это такое?
Моя последняя девушка, по сути, моей девушкой не являлась. По крайней мере в полном смысле слова. Мы так и не переспали, да и вопрос верности не вставал. Когда я видел ее в последний раз у себя дома на Хьюстон-стрит, она заявила, что в пятницу идет на свидание вслепую. И поужинать со мной никак не сможет — только не в пятницу. Как-нибудь в другой раз.
Я долго думал, как лучше ответить, хотел, чтобы мой ответ соответствовал ее желаниям — если она вообще знала, чего хочет. И чего же она хотела? Может, я должен был приспособиться? Может, она хотела проверить, умею ли я ждать? А может, хотела, чтобы я вытащил член и прекратил все это? Что я должен был ей сказать? Милая, ты совершаешь ошибку. Ты и так уже сорвала куш. Не стоит тратить время на того парня, стоит ли мучиться лишь ради того, дабы в конце концов выяснить, что тебе, мать твою, нужен именно я?
Я бы в жизни так не сказал. Кто-нибудь, может, и осмелился бы, только не я.
Промис [2] Бакли, как оказалось, жила в паре кварталов от меня. Странно, я никогда не видел ее в Сэндхерсте. Несколько месяцев — и я уже решил, что видел всех и каждого.
С самого начала мне в ней понравилось все, кроме имени.
Лицо Роберта Партноу искажено улыбкой. Он сидит за столом, заваленным бумагой, журналами, газетами и книгами. В руке у него очки — маленький символ тщеславия; так требует камера. На краю стола две стопки рукописей — слегка не в фокусе. Сам стол — французский антиквариат: тонкая столешница, ни одного ящика, золоченые изгибы. Владелец такого стола просто обязан носить двубортный пиджак и быть точной копией Дональда Трампа. А Роберт Партноу надел непритязательную рубашку без галстука.
Я наткнулся на эту фотографию в один довольно теплый февральский день в библиотеке напротив Музея современного искусства. К фотографии прилагалась короткая статья. (Это случилось как раз накануне моего отъезда, все вещи уже были упакованы в оранжево-белый трейлер.) В статье говорилось о незначительной перестановке кадров в «некогда самом большом и престижном издательском доме Нью-Йорка». Издательство пережило сокращение, поток продукции уменьшился, однако оно все еще на плаву — настаивал мистер Партноу. Пускай издают они теперь в основном книги по психологии, сила издательства по-прежнему заключается в художественной литературе.