— Чего бы ты хотел на ужин?
— Да все равно, — отмахнулся Боб.
— О чем сегодня девочки болтают? — Я вплотную подошел к сетке.
— Тут не только девочки. Вон, гляди, в заднем ряду парень затесался.
— О, — кивнул я, — вожак. Главный хрен всего эфира. Девчонки его обожают. Просто боготворят.
— У тебя никак хорошее настроение?
— Посмотри-ка, напялил рубашку и джемпер, — не унимался я. — Это его с потрохами сдает. Что еще тут скажешь?
— У парня степень по семейному праву.
— Кто бы сомневался.
«Мы называем это озарением, — распиналась Опра. — В такие минуты все становится предельно ясно. Словно что-то щелкает, прорывается свет, и вы понимаете, что жизнь никогда не будет прежней. Вы знаете, что нащупали нечто важное — то, что может изменить вашу судьбу. Загорается свет — и только от вас зависит, сумеете ли вы его использовать. Возьмем, к примеру, Шэрон Тисдейл, молодую женщину, которая была сбита с толку и всерьез задумывалась о самоубийстве. Она внезапно остановилась на оживленном шоссе и в миг просветления осознала, что должна набраться сил для того, чтобы жить дальше…»
— Переключу, — решил Боб. — Все равно повтор крутят.
— Не надо, — попросил я. — Вся эта психологическая чепуха разве не по твоей части?
Я облокотился о заграждение, и мне вспомнились те времена, когда я в детстве смотрел соревнования Младшей Лиги. За сетку держаться было нельзя, нарушивший запрет рисковал получить мячом по пальцам. Теперь, в минуту своего личного озарения, я чувствовал, что мне сходит с рук нечто недозволенное.
— Тем более я ухожу.
— В библиотеку?
На экране что-то бормотала сквозь слезы блондинка с немытой головой. Какая-то женщина успокаивающе положила ладонь на рукав ее платья — пышного и цветастого. Парень в джемпере наклонился вперед, чтобы лучше слышать.
— Ну вот, они идут на сближение, — сказал я. — Выложили карты на стол. Посмотри на зрительниц: сидят и кивают — да, да, да. Со мной пару лет назад то же самое творилось. Прекрасно понимаю, о чем вы. И я тоже плакала.
Боб выключил телевизор и обернулся ко мне. Пустой экран зиял у него за спиной, приглашая продолжить спор.
— Интересно, кто-нибудь догадывается, о чем мы говорим? — продолжал я.
— О чем мы говорим?
— Кому-нибудь вообще есть дело? — Я ощутил неуместный пафос, словно Опра неслышно прокралась в мою душу.
Оказывается, на свете есть люди, которым далеко не все равно: Клаудиа, дочери Боба, о которых он упорно отказывался говорить, авторы — приемные дети, даже Ллойд — им всем было дело, хоть они не могли себе представить, каково это — находиться здесь, в Сэндхерсте.
— Извини, — сказал я наконец.
Я не стал дожидаться дальнейших вопросов. Заметил ли Боб? Почувствовал ли, как у меня к горлу подступают слезы? Я взлетел вверх по лестнице и отправился в свое пристанище — сэндхерстскую библиотеку.
7
В чем было дело?Возможно, в неизменной западной жвачке, которой пичкали нас закоснелые родители. Когда я был ребенком, когда ярое в городке Эпплтон, штат Висконсин, когда проводил большую часть дня, не отрываясь от телевизора, «возмездие» не казалось мне таким уж плохим словом. Иногда приходится брать ответственность на себя. Мне неизменно представлялся одинокий стоик, который отказался от домашнего уюта ради того, чтобы верхом скитаться по забытым Богом городкам в поисках негодяя, виновного в смерти Люка, лучшего из ковбоев [17]. Затем следовало противостояние: герой находил обидчика, спускал курок, и свершалось возмездие. Это меня никогда не интересовало. Меня влекли странствия, приключения, то, как жизнь сплетается в единый комок и оказывается посвящена возмездию. Разве это хуже, чем посвятить жизнь поискам счастья, богатства или славы? К тому же именно стремлением ко всему этому мы и оправдываем возмездие.
— Так ты знаешь Роберта Партноу?
— Роберта…
— Того редактора, который пропал, — пояснила Промис, и я услышал, как она разворачивает газету на том конце провода. — Ну, которого похитили. Взяли в плен. Какая разница.
— Да, — промолвил я. — Что-то слышал. В газете читал.
— Я тут подумала… ты не потому такой сюжет выбрал, Эван? Про похищение. Тебя Партноу вдохновил?
— С чего они взяли, что это похищение?
— Так в газетах пишут, — ответила Промис. — И люди так говорят, мне мама рассказывала. А мой дядя с этим Партноу знаком. Так ты не потому такой сюжет выбрал?
— Нет. Я эту книгу еще год назад писать начал. Просто не шло как-то. А недавно…
— А я думала, это новый роман.
Я отчетливо представил, как она удивленно приподнимает брови.
— И что говорит твой дядя?
— Дядя? Они просто в колледже вместе учились, не очень-то близко общались. Он вроде славный был малый.
— Партноу?
— Да, и вот они думают, что, может, какой-то обиженный автор, кто-нибудь, кого не включили в…
— Куда?
— Как же это называется? — Промис щелкнула пальцами. — В список! Или как его?.. Автор, которого не стали печатать. Так мне мама сказала, об этом, конечно, не стоит забывать. В смысле, об источнике информации. Моя мама. Не сорока на хвосте принесла. А знаешь что? Угадай! Она в гости приедет!
— Твоя мама? Сюда?
— А куда же еще? — удивилась Промис. — Через неделю. Хочешь с ней познакомиться?
— Конечно.
Я оглядел подвал и испытал острый приступ страха: Боба не было. Да нет, вот он, выходит из кабинки биотуалета. Как только он застегнул штаны, я задал ему вопрос, который Промис забросила в лабиринты моих мыслей.
— Ты про меня? — ушел Боб от ответа. — Или про средства массовой информации, которым плевать на правду, лишь бы сенсацию состряпать?
— Просто интересно… — Я откашлялся и посмотрел на кровать, где Боб хранил вырезки из газет и журналов.
— Если верить тому, что я прочитал, я вполне счастливый человек, который не стал бы исчезать без причины.
— Тебя это не смущает, нет? Все так единодушно решили, что тебя похитили. Неужели ты не мог просто взять и уехать? Взять и изменить свою жизнь? Мне неприятно об этом говорить, но везде одна и та же история: Роберт Партноу, успешный редактор, отец двоих детей, шестнадцать лет женат на прекрасной терпеливой Клаудии. А его берет и похищает спятивший писатель с серьезным психическим расстройством. Общество заклеймило нас своим воображением.
— Нас?..
— Я не имею в виду, что мы в одинаковом положении…
— Эван, ты когда-нибудь пробовал не жалеть себя?
Я ошарашенно уставился на Боба, но сдержался и ничего не сказал. Я попробовал войти в его положение: он застрял в Сэндхерсте, все время смотрит телевизор, худеет, конечно, но вместе с весом теряет определенную толику достоинства. Разве это легко?
— Ты смотрел «Пассажира»? Старый фильм…
— Нет.
— Антониони снял. Джек Николсон исчезает по собственной воле, надевает личину умершего человека, меняет всю свою жизнь, знакомится с Марией Шнайдер. Почему никто об этом не думает? Один умирает — другому дается шанс. Вот если я умру…
— А это мысль!
— Я серьезно, Боб. Представь себе, я умираю. Ты взял пистолет и пристрелил меня.
— Пистолет?
— Я умираю, а ты становишься мною.
— Становлюсь Эваном Улмером… — Боб выговорил мое имя, словно произнося название нового вида бактерий. — Спасибо, Эван, я предпочел бы воздержаться.
В библиотеке описался мальчик. Моча пропитала его штаны и капала на линолеум. Мы с Промис наблюдали эту сцену издалека, открыв записные книжки и держа наготове ручки. Библиотекарша отреагировала на это с удивительным проворством. Может, она и не знала, как вести записи, однако справляться с маленькими неожиданностями умела прекрасно. На ее месте я бы отправил мать ребенка в кладовку за тряпкой, чтобы вытереть пол.
— Совсем как тогда в опере. — Промис смотрела прямо на меня, слегка прищурившись, словно сама не верила своим словам. — Пласидо Доминго надрывался в «Турандот», а у меня приключилось несчастье. Бедный мочевой пузырь.
17
Имеется в виду Лаки Люк (Счастливчик Люк), герой популярного франко-бельгийского комикса.