Я смотрел на мятую бумажку — маленькую гармошку, зажатую между пальцев. И внезапно подумал о Бобе и Промис. Да, я подумал о них как о паре. Не в романтическом смысле, а вообще как о тяжелом наследии внутри меня самого (этим они напомнили мне родителей). За несколько потрясающих недель Промис вместе с Бобом изменили меня к лучшему. Даже несмотря на то, что в конце концов от прежнего меня осталась только эта реликвия — жалкая записка самому себе. Теперь вопрос был в том, насколько я сам как личность могу существовать без слов. Чтобы это выяснить, я скатал клочок бумаги в маленький шарик и выбросил его в мусорное ведро под раковиной.
Телевизор я теперь смотрел нечасто, так что все вышло совершенно случайно. Сидя вечером у себя в спальне, я переключал каналы и вдруг увидел Роберта Партноу, бывшего редактора, романиста, пришедшего в студию Чарли Роуза.
Тогда я застал только последнюю минуту или около того от его сюжета. После десятисекундной рекламной паузы Боба магическим образом сменил за столом Рассел Кроу. Это было очень честно (одни волосы чего стоят). Я лишь мельком увидел Боба, который выглядел как настоящей писатель в белой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Он улыбался, пока Роуз путано, елейным голосом заканчивал сюжет: «Мы все ждем с нетерпением. Ваша книга, ваш роман, «Слезовыжималка», уже очень скоро появится на полках книжных магазинов. Спасибо Роберту Партноу за то, что он согласился прийти».
На следующий день в обед показывали повтор «Шоу Чарли Роуза», и я посмотрел эпизод целиком. Мне очень понравилось, что Боб по-прежнему выглядит подтянуто; вообще-то он даже еще немного похудел. Он коротко постриг волосы и будто стал моложе. (Любопытно, это ему Клаудиа посоветовала или неугомонный Ллойд?) Серьезный, внушительный, он сидел за большим круглым столом, высказывал свое мнение по поводу состояния современной художественной литературы и сочувствовал тем писателям, которые, подобно его протагонисту, так и не пробились к вершине. По словам Боба, у него тоже были неудачи — конечно, не в бытность редактором, а в молодости, когда он только начинал писать. Правда, он начал слегка юлить, когда ему задали вопрос о его так называемом исчезновении. Весьма неуверенно Боб стал рассказывать о том, где именно он находился, о том, как он писал каждый день, что на него повлияло и так далее. Но Чарли Роуз, довольный, что первым сумел затащить светило на интервью, не стал его добивать и вернул разговор к вопросу о книге.
Как вы можете понять, сидеть в своей комнате и смотреть эту передачу стало для меня весьма тяжким испытанием. Как ни странно, я довольно спокойно слушал, как Боб давал интервью, о котором я сам не раз мечтал. Тут, безусловно, он был лучше меня. Слушая его, я внезапно осознал, что он говорит правду, даже если это моя правда, а не его. Боб исполнял роль Эвана Улмера и более чем недурно с ней справлялся.
Да, это слегка угнетало, хотя в «Букнук» было не так уж и плохо. Слишком много книг по йоге и прочей эзотерической тематике, слишком много наименований в разделе «Помоги себе сам». Целые две полки рядом с крутящейся стойкой, набитой путеводителями. Слишком многие приходили с маленькими детьми, а потом громкими голосами выговаривали расшалившимся чадам. Тем не менее не все здесь свидетельствовало о том, что культура мертва. Рядом с входом на самом видном месте стоял стеллаж, где выставлялись последние новинки художественной литературы. Я представил себе, что скоро там будет стоять книга Боба, наша книга. Несколько экземпляров, сложенные аккуратной стопкой на этом «шведском столе» из новинок. «Слезовыжималка» во всем своем бумажном великолепии (название мне даже начинало нравиться). И, может быть, Бетти попросит меня написать на одной из маленьких, согнутых пополам бумажек, которые стояли напротив полки «Букнук рекомендует»: «Действие романа происходит в нашем любимом Сэндхерсте. Там разворачивается причудливая история несостоявшегося писателя, который находится в отчаянной погоне за славой».
Вот ты решаешь сделать что-нибудь вопиюще несообразное. Если угодно, представим, что ты решил похитить редактора крупного издательского дома и держать его у себя в подвале сорок пять дней. Тебе кажется, что это может изменить историю литературы, вызвать легкое волнение на глади нашего мира, ну или в крайнем случае повлиять на политику Библиотеки Конгресса. А главное, книга, твой raison d’etre, смысл всей твоей жизни. В крайнем случае ты просто отправишься в тюрьму, чтобы стать жертвой всяких головорезов.
Увы, так не получается. Вернее, так не получилось. Жизнь шла своим чередом. Я научился болтать с посетителями «Букнук» и вылавливать мелочь из кассового аппарата. Объявили дату выпуска «Слезовыжималки», составили списки первых поставок в книжные магазины. Моего имени не было ни на обложке, ни на суперобложке, которую печатали где-то в Кентукки. Между тем моя бывшая девушка, которая увидела свет и выбрала более разумную альтернативу, жила теперь некой своей жизнью в шумном городе. Поцелуи отошли на задний план, легли очередным размытым воспоминанием. Так что после того, как пыль улеглась, остались только я и мой револьвер.
Однажды ночью, уже лежа в кровати, я закрыл глаза и начал представлять себе, как «Слезовыжималка» появится в «Букнук» и вообще везде, насколько большой знаменитостью в конце концов станет Боб. (Как ни глупо, я испытывал легкую эйфорию, словно я только-только влюбился. Может быть, причиной тому доверие, которое возникает между двумя людьми.) Скоро он будет давать лекции наравне с другими писателями-тяжеловесами в Нью-Йоркской государственной библиотеке, а работать будет в Яддо [19] или в Общине Макдауэлл [20]. Будет там встречаться и спать с молодыми поэтами — равно с юношами и девушками. Иногда даже с писателями. Кто знает, может, однажды он встретит Промис. Порой случаются и более странные вещи.
Разумеется, револьвер я оставил себе. Биотуалет выкинул на свалку, койки отдал Армии Спасения, а решетку — местной школе. Беговую дорожку удалось продать через eBay за пятьсот двадцать пять баксов раввину из Квинса. Но револьвер я оставил себе. (Я очень благодарен Бобу, что он его вернул, и предпочитаю думать, что его щедрость была вызвана не угрызениями совести.) Раз или два я хотел от револьвера избавиться. Вот только зачем? Если подумать, это последнее, что у меня осталось от похищения, от восхитительно нервных дней, полных событиями и вдохновением.
Порой вечерами, вернувшись с работы в «Букнук», поужинав и посмотрев новости, я беру револьвер и отправляюсь на прогулку. В эти летние дни я надеваю легкий хлопковый пиджак, чтобы спрятать оружие. Я гуляю по району и заглядываю людям в окна, успокоенный мерным мерцанием телевизионного экрана и жадный до действующих лиц, которые мне неподвластны. (Я имею в виду живых людей, а не телегероев.) Иногда я прохожу мимо дома Промис, считаю сорняки, открываю ядовито-зеленый почтовый ящик с алым нутром и просматриваю почту, которая ждет более благодарного читателя.
Заглядывая в окна к соседям и видя их снующие тени, я часто думаю, что у каждого из нас есть своя тайная жизнь. У меня есть револьвер, но я не один такой. А иногда этой тайной делятся с кем-нибудь еще. (Какой смысл от секретов, если ими нельзя поделиться?) Взять хоть нас с Бобом — у нас есть общий секрет. Мы сами его создали — за несколько недель в апреле и мае. Я знаю, что Боб думает обо мне хотя бы из-за этого секрета. В перерывах между ток-шоу и публичными чтениями, которые он бы с радостью пропустил, Боб вспоминает меня, мое круглое лицо, зеленые тетради, мою привычку откашливаться.
Я хотел ему написать, передать привет, поздравить. Я много об этом думал. И всегда приходил к выводу, что, даже если забыть про возможные последствия, мне просто нечего сказать. Ничего по-настоящему важного, достойного внимания или глубокомысленного. Я ведь и вправду больше не писатель, хотя порой фиксирую для себя строчку-другую в зеленой тетради. Однако сегодня все, что я мог сказать, уже сказал кто-то другой, и нет нужды повторяться. Так или иначе, я знаю, что Боб меня понимает. Быть может, я излишне самонадеян, но я его тоже понимаю. Правда.