- Вставляешь шомпол в отверстие, - сказал он как-то раз Джинни, когда объяснял, как пользоваться креплениями на корме. - Будь осторожна, с шомполом, он очень хрупкий, особенно на конце.
- Фу, - сказала стоявшая на носу Сюзанна.
- Слышь, она раньше никогда видела такого здоровенного шомпола! Это тебе не мелюзга всякая, а серьезная вещь.
Сюзанна, тянувшая якорь, одарила Барта язвительным взглядом. Он же, при этом, совершенно равнодушно смотрел на неё. Типа, "а что такого?" Но Сюзанна понимала, что в глубине души, он прекрасно понимал, в чём дело.
Они друзья и всегда ими будут. Но так было не всегда.
Поэтому, этим вечером, она была искренне рада, что Барт флиртует только с собственной женой.
Ночью, в самые тёмные часы, Сюзанна снова дежурила, сидя с дробовиком наготове, пока остальные спали. Впрочем, Барт и Мэри не спали, её тонкие вскрики доносились из запертой комнаты
Сюзанна о многом сожалела в своей жизни. И во главе этого списка был Барт. Она была молода и сама себе казалась неуязвимой. Так она объясняла своё поведение. Во всём был виноват ром.
- Знаешь, - сказал как-то Барт много лет назад. Мэри и Генри напились и валялись в номере отеля в Исламорада. Сюзанне не доставало рома, веселья, рэгги и прочих глупостей, поэтому она решила продолжить. - После того, как вы двое закончите, мы с тобой должны будем... ну, понимаешь. Хоть разок. Будет очень круто.
- Серьезно? Ты так думаешь?
- Не думаю, а знаю. Как и ты.
- Мне казалось, он твой лучший друг.
- Так и есть. Он бы поступил так же. Ну, после.
- После чего?
- После того, как разобьет тебе сердце. Или ты разобьешь ему. Кто-то кому-то точно разобьет. Ты у него такая не первая, я знаю, о чем говорю.
- Так, о чем ты? - ей казалось, она неверно поняла его. Она не помнила точно, но ей казалось, что так и было. Она была спокойна. - Я у него не первая, а он у меня первый?
- Я знаю, это не первый твой отпуск, Сьюзи-Кью. Ты из тех женщин, которые не созданы для всяких сельских парней.
Ансамбль в баре играл "Is This Love" Боба Марли, ей было двадцать, она была пьяна свободой и молодостью. Когда он пригласил её потанцевать, она согласилась. Когда выступление закончилось, а ночь ещё нет, он пригласил её поплавать, она снова согласилась.
"Было время весенних каникул. Я была глупой тогда, может быть, Генри простил бы меня, простил бы Барта, но именно тогда между нами встала ложь. Тогда всё перевернулось вверх тормашками, я влюбилась до безумия, и если бы сказала Генри хоть что-нибудь, он бы потерял друга, а я бы лишилась его. Вот, в чем дело. Я любила Генри и не хотела его терять. Я не хотела его ранить, любила его и сейчас люблю и знаю, что он не умер"
Мэри издала протяжный стон, который разнесся по всему дому, оповещая всех о том, что она испытала оргазм. "Твой мужчина мертв, а мой-то жив, сука!" - как бы говорила она. Мэри перестала стонать. Где-то вдалеке послышались выстрелы, Сюзанна заставила себя улыбнуться.
- Ставлю этой паре 9,5, - сказала Сюзанна достаточно громко, чтобы её услышали остальные, но и, вместе с тем, будто ни к кому конкретно не обращаясь.
- Ставлю "десятку", - отозвался с дивана Бобби Рей. - А теперь, заткнитесь все, я хочу спать.
Мэри хихикнула. Будто студентка, приехавшая потусоваться в Ки-Уэст.
- Жаль, ты не знаешь, что такое "десятка".
- Теперь мы, наконец-то, все сможем отдохнуть, - сказала Сюзанна, чувствуя в своем голосе напряжение и негодование. Ей это не понравилось.
Сюзанна ещё два часа расхаживала по дому, шлепая по полу босыми ногами и прислушиваясь к звукам в ночи. Она пыталась собрать мысли воедино, но воспоминания о прошлом и происходящее сейчас не давали сосредоточиться. Дробовик в её руках был холодным и тяжелым, он придавал уверенности. Босыми ступнями она ощущала прохладу, исходившую от пола, чувствовал каждую ложбинку, каждую трещинку. В своё время, она настаивала, чтобы полы были именно такими - пористыми, неровными. Но Генри до этого не было никакого дела. Из-за неработающего кондиционера и вентиляции ветер с моря приносил запах дыма, мусора, разрушения и смерти. В ночи раздавались выстрелы и Бобби, словно, медведь в спячке, ворочался и сопел на диване.
Неожиданностей больше не было. Неправильность всего происходящего стала обыденностью и, несмотря на то, что разум этого не признавал, душа и тело уже давно с этим смирились. Лодки больше не ходили по каналу. Когда-то Сюзанна считала звук работающих моторов чем-то таким же неизбежным, как шум дождя, уподобившись людям, живущим неподалеку от железных дорог или аэропортов. Без этого шума наступала какая-то тревога, которую не мог побороть даже смех.
Ей хотелось уснуть и проснуться в нормальном мире, мире, который она понимала. А лучше, даже, проснуться молодой и не допускать тех ошибок, которые она совершила.
Сюзанне хотелось просыпаться утром и дышать надеждой и светом, а не запахами разрушения и отчаяния, которые, будто тяжелая наковальня, сдавливали грудь. Ей хотелось всё делать правильно, хотелось вернуться и переделать всё, что она делала не так. Темной ночью гнев на неправильно принятые решения усиливался. Солнце не поднималось. Восход не очистит её, не прогонит прошлое. Она оплакивала угасший в ней свет, потухшую искру, возникшую в ней пустоту. Она злилась на своё состояние, злилась на свою беспомощность.
Она взглянула на себя трезво и ужаснулась увиденному. Она представляла себя хозяйкой собственной жизни, сильной и ловкой. Бескорыстной. Сейчас она осознала всё высокомерие этого заблуждения. Героини её романов, настоящие героини, презирали бы её, если бы знали. Даже её собственные сочинения, в которые она вложила всю душу и весь талант, отвернулись от неё. В то время, пока она строила свою жизнь и свои мечты вокруг слов и книг, она упустила нечто важное, а сама её литературная карьера оказалась вымыслом, умело выстроенным проектом родного отца и тех, ради кого он это делал.
Когда зарычал Беофульф, Сюзанна почувствовала подошвами глухую дрожь и низкий гул. Собака никогда не лаяла и не рычала, если только не переговаривалась с другими собаками. Поэтому Сюзанна даже обрадовалась приближающейся опасности.
- Сидеть, - прошептала она псу и пошла будить остальных.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шум боя
Колорадо
Внутри магазина всё горело и взрывалось, пока Генри пробирался к выходу сквозь густой дым. Крупнокалиберные пулеметы вертолетов поливали огнем задний двор.
Он прицелился в ближайшего стрелка и выстрелил. Магазин оказался пуст и он заменил его, лежа на спине. Вертушка двигалась и прицелиться нормально не получалось. Видимо, одна из выпушенных им пуль прошла достаточно близко, потому что стрелок начал выцеливать именно его. Генри чувствовал нарастающий гул в груди, по мере приближения оранжевой полосы трассирующих пуль и не переставал стрелять.
Чувство страха, гнева и сожаления охватило его. Прятаться было негде.
Когда вертолеты загорелись, он закричал. Выпущенная откуда-то ракета попала в один из них, но не сдетонировала. Но уже следующая сработала, как надо.
По всей улице разлетались раскаленные осколки, оба вертолета, кружа друг вокруг друга, улетели куда-то за дома. Генри слышал грохот падения, а затем увидел столбы дыма.
Он с трудом подавил желание рассмеяться.
Он повернулся на живот и выполз на тротуар, откуда заметил в небе пару F-35, пролетавших над ними, словно пара ангелов отмщения.
Четверо солдат, из тех, что высадились с вертолетов, перебегали улицу от одного дома к другому. Генри швырнул в разбитое окно гранату.
Взрывом разбросало осколки стекла и куски оконной рамы, двое бойцов с криком упали, держась за глаза.
Генри добил их несколькими выстрелами и они затихли.
Он добежал до аллеи и осмотрелся, пытаясь понять, сколько его товарищей выжило в этом бою. Задний двор магазина был объят пламенем, несколько гвардейцев лежали на земле, истекая кровью. Карлос и Мартинез суетились возле одного из них, пытаясь спасти ему жизнь.