Ардальон Игнатьич и не думал упускать добычу.
— Приснился, — пытался спастись враньем ночной сторож. Но как он ни тщился, не мог придумать не только сна, но и жалкого его обрывка. Столько снов снилось ему на веку, а вот сейчас, когда позарез нужен хотя бы какой-нибудь самый пустяковый, самый нелепый, все улетучилось у него из головы. Господи, взмолился про себя Рахмиэл, подскажи мне хоть один сон. Но господь не пришел ему на помощь. И тогда Рахмиэл сказал:
— Мне приснился господь.
— Это ты ему отдал колотушку?
— Ему, — отчаянно произнес Рахмиэл. — Ты, говорит, болен, дай я за тебя постучу… я и дал… Богу ни в чем нельзя отказывать.
— Складно врешь. А ну выкладывай, дед, начистоту. Некогда мне с тобой лясы точить. Кому ты отдал колотушку?
Рахмиэл молчал, и молчание впервые не спасало его, а еще больше губило.
— Кому? — повторил свой вопрос урядник. — Ты терпенье мое зря не испытывай. За правду тебя никто не накажет, ручаюсь. А за вранье… за вранье, дед, поплатишься, еще как поплатишься… Каленым железом признание вырву!
— Арону отдал, — пробормотал Рахмиэл. — То есть, не Арону… Он только назвался Ароном…
— Только назвался? Кто же он, дед, на самом деле?
— Не знаю… Пришел, попросил напиться… Воды, говорю, не жалко, пей… Потом нога у меня разболелась… судорогой свело…
— Ты про ногу погоди, — остановил его урядник. — Давай по порядку. Попросил напиться… А дальше?
— Поел… и исчез… Думал, не вернется… а он к ночи снова объявился… то есть не к ночи… к вечеру… пошел к Спиваку… в долг взял гвозди… залез на крышу…
— А что на крыше делал?
— Сперва гвозди вбивал… потом замахал руками.
— Зачем?
— Взлететь хотел.
— Куда?
— А куда взлетают? К господу, видно. Когда плохо, каждому хочется взлететь. И мне сейчас, господин урядник, хочется, очень даже хочется.
— Ответишь на мои вопросы и взлетай, — осклабился Ардальон Игнатьич.
— Да я вроде бы на все ответил.
— А колотушка зачем ему понадобилась?
— Я же вам говорил: ногу у меня судорогой свело… Вот он и вызвался постучать… я поначалу отказывался… не соглашался… потом уступил… А что — что-нибудь украли?
— Ничего не украли.
— Ну и слава богу.
— Вице-губернатора чуть не убили, — сказал Нестерович.
— У нас? Вице-губернатора?
— Не у нас… В Вильно… По всему краю розыск объявлен… злоумышленника ищут…
— Господин урядник, я виноват… но тот… в ермолке с булавкой… не злоумышленник…
— В ермолке с булавкой?
— Да.
Нестерович вспомнил рассказ прыщавого Семена.
— Он скорей похож на сумасшедшего.
— Какой же нормальный станет в вице-губернатора стрелять? Только сумасшедший, — заметил Ардальон Игнатьич. — А где он сейчас?
— Откуда я знаю? Шатается где-нибудь по округе.
— Он тебе ничего не говорил?
— Про что?
— Куда пойдет, с кем встретится.
— Не помню.
— А ты, дед, вспомни!
— В лес, говорил, пойдет.
— Зачем?
— К лесорубам. Бог, говорит, сердится на них. Скоро, говорит, ни одного дерева не останется, земля превратится в пустыню, и люди будут топить печи людьми… Убирался бы он подобру-поздорову.
Но у Ардальона Игнатьича были на сей счет другие соображения.
— Вот что, дед, — сказал он. — Ежели тот… с булавкой. появится, ты ему о моем приходе ни слова… не то я с тебя шкуру спущу… Понял?
— Понял, господин урядник.
И Нестерович зашагал со двора.
Но сразу на лесосеку Ардальон Игнатьич не пошел, хотя его страх как тянуло в чащу, где Лукерья Пантелеймоновна промышляла вместе с дочерью и сыном.
Урядник решил наведаться в москательно-скобяную лавку и учинить дознание Спиваку.
— Добрый день, господин урядник, — залебезил перед ним Нафтали. — Чем могу служить?
— Да я так зашел… чувства свои высказать, — начал издалека Ардальон Игнатьич. — Хава нам с Лукерьей, почитай, как родня была.
— Нет больше Хавы, — печально произнес Нафтали. — Нет.
— Батюшка Никодим, когда прознал про роды, корил меня: «Чего это ты, Ардальон Игнатьич, еврейку в повитухи зазвал? Православные, что ли, перевелись?» А я ему: «Отец Никодим! Насчет души не скажу, а руки у Хавы православные!».. Отчего она умерла?
— От смерти, — сказал Нафтали. — Все от смерти помирают.
Появление урядника не на шутку встревожило Спивака. Пенсне то и дело съезжало на кончик носа. Нафтали нервно, выдавая свое волнение, водружал их на прежнее место.
— От смерти, говоришь?