А боевики оставляли следы и повиднее. Некоторые из них были ранены, о чем свидетельствовали следы крови, бинты и шприцы. Были и опасные следы, в виде наспех установленных мин-растяжек. Все это бойцы внимательно отслеживали, медленно продвигаясь вперед. Пустив головные дозоры вперед, Синьков молил Бога, чтобы ребята обнаружили засаду, если таковая встретится на пути, иначе и он рисковал потерять людей. Попав в окружение, вызывать огонь артиллерии бессмысленно: ракеты и снаряды сравняют с землей всех.
Разделившись на группы, батальон цепями в несколько рядов медленно полз по вьющимся дорогам. Если бы бойцы были одеты не в защитные пятнистые маскхалаты, а в синие комбинезоны, то с высоты птичьего полета могло бы показаться, что в этом районе образовалось множество мелких ручейков, против законов природы текущих не с горы, а в гору.
Очевидно, перед грозой, в воздухе парило, и с небольших опушек было видно, как темно-синие тучи обнимают вершины гор. Бойцы, не растрачивая сил, молча, брели под тяжестью пятидесятикилограммового снаряжения, неся оружие, боекомплекты, гранаты. Голод начинал подавать сигналы, но командиры запрещали пить и вскрывать сухпайки даже на коротких привалах. Если поесть – дальше будет идти еще труднее. Остановки делали не часто, на две-три минуты. Больше и нельзя было. Здесь, в горах, намного холоднее, чем внизу, и пот, мгновенно остывая на разгоряченных телах, неприятно морозил спину. От этого начиналась дрожь и единственным спасением было продолжать движение, несмотря на усталость.
После того, как угас бой, и воцарилась тишина, в горах вновь заиграла гармоничная мелодия природы: колыхание деревьев, пение птиц, отдаленные громовые раскаты, эхо которых опытное ухо побывавшего в боях человека сразу отличит от артиллерийских залпов. Вдалеке шумел несущий свои холодные темные воды Аргун.
– Вернуться бы сюда в другое время, в другом виде! – мечтательно произнес один из молодых бойцов.
– Опоздал, приятель, – скептически заметил Синьков, услышавший реплику, – в другом виде тут был мой батя, в семидесятых.
– Серьезно? – спросил идущий рядом начальник штаба.
– Да. Он в НИИ работал, завязан был на Кавказ, вот как раз на Грозный. Приезжал сюда и по работе и на отдых.
– И что говорил?
– Говорил, что отлично проводил время. Чеченцы устраивали ему роскошный прием. Кавказцы вообще славятся гостеприимством.
– Ага, это вы в ауле скажите, когда вас к стенке абрек поставит, – заметил Сухарев.
– Так ведь это когда было? В семидесятые... Господи, а ведь почти сорок лет прошло, – сам себе удивился Синьков.
– Да неужели были времена, товарищ подполковник, когда русский мог спокойно зайти в чеченский аул? – удивился солдат.
– Представь себе, были, – ответил Синьков. – русские приезжали в Чечню на отдых, жили в Грозном. Тут ведь до войны славян очень много было. Жили все одной страной, врачи лечили, учителя учили, строители строили, а сейчас все смешалось в одну кровавую кашу.
– Да, ладно, товарищ комбат, – махнул рукой боец, – это вы какие-то коммунистические сказки рассказываете. Вот уж не хотел бы я жить в ваше советское серое время, где даже думать-то толком нельзя было.
– Кто хотел, тот думал, – спокойно ответил комбат, – а ты сейчас, я смотрю, сильно думаешь, с ротным пулеметом за плечами и ждешь, когда тебя дух подстрелит?
– Так и тогда был Афган, – заметил солдат.
– Был. Но за десять лет войны мы там потеряли столько, сколько в Чечне за первые недели. А что касается коммунистических сказок, так вот сказки тебе по телевизору рассказывают. Советская власть – это не только 37-й год и пустые прилавки в конце 80-х. Представь себе, и думать можно было, и даже говорить.
– Ну, комбат, тебе бы в монахи идти, – заметил Сухарев, – и как это ты с такими убеждениями десять лет воюешь?
– Я воюю не с людьми, а со злом. Люди, которые стали захватывать заложников, взрывать жилые дома, резать, насиловать и убивать, для меня перестают относиться к человеческому роду. Они, как после укуса вампира, перестают быть людьми, становясь кровопийцами. Вот таким нужно вбивать осиновый кол в грудь, и другого разговора быть не может.
– А как получается, товарищ подполковник, что еще сорок лет назад они были мирными и добрыми чеченцами, а сейчас стали боевиками? – с иронией спросил солдат.
– А как получилось, что еще твои родители жили в Советском Союзе и наверняка были пионерами и комсомольцами, а ты ненавидишь советскую власть, хотя толком-то не жил в то время? А как культурные немцы жгли книги и кричали «зиг-хайль» сумасшедшему ублюдку? А почему сейчас русских ненавидят украинские националисты, которые даже воюют на стороне чеченцев? Почему? Да потому, что оболванить можно любую нацию, ослепить, вбить в голову любую агрессивную идею, стравить друг с другом.
– Выходит, по-вашему, чеченцы не виноваты?
– Что значит виноваты или не виноваты? Это детские примитивные суждения. Я, кстати, от скуки читал Коран. Ислам – это мирная религия, как и любая другая. Просто она моложе остальных, потому мы на нее смотрим с каким-то надутым презрением, как цивилизованный человек смотрит на негра. А между тем напрасно. Я только что говорил, что нации и подревнее сходили в свое время с ума, развязывая мировые войны. Кстати, «холодную войну», которая могла вообще разнести ядерным оружием весь наш земной шар, вели именно цивилизованные страны с богатой культурой. Они и сейчас ее продолжают, только руками мусульман, пользуясь тем, что многие из них уже десятилетиями живут в состоянии войны и вместо того, чтобы погасить ее, разжигают этот костер.
– Делают их «вампирами», как граф Дракула? – уточнил солдат.
– Верно, – согласился Синьков. – Так вот, по моему мнению, именно этот «Дракула» и есть самое главное зло, до которого мне, к сожалению, не дотянуться. Я могу уничтожать лишь его слуг, причем далеко не главных.
– Значит, эта война бесполезна? – снова спросил солдат.
– А если не мы, то кто? старым десантным девизом ответил Синьков. – Да, мы пешки, но мы такие пешки, без которых, возможно, относительный мир давно бы рухнул в пучину хаоса. Конечно, генералы играют нами, но, в конечном счете, исход битвы решаем мы.
Больше никто не произнес ни слова. То ли потому, что тема была закрыта, то ли каждый из них решил сэкономить иссякающие силы, то ли этот философский разговор заставил задуматься. У каждого была своя война, каждый воевал за что-то, каждый мог придумать свой девиз. Но каждый из них понимал одно: никто не в силах остановить эту войну. Они знали, как это сделать, главное, могли это сделать, но не имели самого главного – приказа и государственной воли.
На бешеной скорости, поднимая столбы пыли, БТР, в кабине которого находился Аслан Мирабов, стремительно ворвался на территорию базы и, сминая на своем пути запрещающие знаки, подъехал к зданию «штаба». У входа его уже встречал Джон Лэтимер.
– Черт возьми, Джон! – возмущался Мирабов. – Откуда русские узнали?
– Утечки быть не могло, – рассуждал американец, поднимаясь наверх, – сам не понимаю. Мы никак не ожидали этого... Хорошо, вовремя сработало ПВО.
Они открыли дверь кабинета, где, склонившись над картой, сидели прилетевшие на днях гости.
– А-а, входите, господин Мирабов, – пригласил их офицер из Пентагона, – ну, что у вас?
– Что у меня? – взбешенно крикнул он. – У меня осталось полторы тысячи людей!
– Прошу прощения, – перебил Мирабова Лэтимер, – но именно ваших людей, я имею в виду из вашего подразделения, которых вы направляли к нам на базу, в колонне было не более ста человек. Их немного и в самом лагере. Из группы, которую вы послали месяц назад, мы только-только сформировали дивизион ПВО, который, кстати, умело уничтожил российские вертолеты.
– Мои люди – это мои братья, – выпалил Мирабов. – Мы шли на святое дело, а вы не смогли организовать толком контрразведку.
– Если бы вы, господин Мирабов, были бы расторопнее, то русские ничего не узнали бы о наших планах, – заметил Скотт, – наверняка к ним попало письмо, оставленное мной. Мы учли это, а вы – нет.