Христос, словно живой, взирал на пустующую отныне кафедру. Надежда на то, что доминиканец сможет снова взывать к своей пастве с высоты этой трибуны, была ничтожной, но Макиавелли твердо решил ее не упускать.
В его мозгу все еще звучали слова Корбинелли:
— Это наша последняя возможность спасти Савонаролу, Никколо. Кем бы ни был тот, кто скрывается под личиной монаха, нам он нужен живым. Ты хорошо меня понял?
Макиавелли утвердительно кивнул, а врач продолжал:
— Я спрячусь здесь, в исповедальне. Как только этот ублюдок появится, я его схвачу.
— Но почему не окружить церковь людьми Малатесты?
— Он тут же это поймет. Если мы хотим захватить его врасплох, надо действовать как можно более скрытно. Не беспокойся, у меня к нему слишком большой счет, чтобы дать ему ускользнуть!
Даже не видя Корбинелли, Макиавелли ощущал его присутствие в нескольких шагах от себя. Он физически чувствовал исходящую от него ненависть.
Спрятавшись за мраморным надгробием, Деограциас тоже находился неподалеку, готовый вмешаться. Напрягшись всем телом, великан ждал только знака своего хозяина, чтобы прийти ему на помощь.
Макиавелли не терял бдительности. Сидящий перед ним человек, который вот уже полчаса, казалось, усердно молился, поднял голову. В его глазах мелькнула заговорщицкая искра. В сложившихся обстоятельствах Гвиччардини проявил незаурядный актерский талант, подумалось Макиавелли. Он дал себе слово похвалить его за удачную импровизацию.
Еще десять минут прошли в томительном ожидании. Для Савонаролы начался обратный отсчет времени. Костер будет зажжен менее чем через час, едва сгустятся сумерки, чтобы пламя было видно отовсюду в городе. Если убийцы не появятся в ближайшие минуты, то всем надеждам придет конец.
Толпа в глубине церкви вдруг всколыхнулась и расступилась. Макиавелли сразу узнал гиганта, который оглушил его несколько дней тому назад, когда он обнаружил тело Корсоли, пригвожденное к двери. Он производил впечатление невероятной мощи и сдерживаемой силы.
Он подошел прямо к секретарю, бесцеремонно расталкивая тех, кто попадался ему на пути. Край черно-белой сутаны показался из-за его широкой спины. Закрываясь капюшоном, монах уселся рядом с Макиавелли.
— Ну, вот мы и встретились лицом к лицу, мой юный друг! Как я рад встрече с тобой! Обстоятельства не слишком подходящие, но я должен похвалить твое упорство. Мало кто осмеливался так настойчиво мне противостоять.
— Кто вы? — сухо ответил ему Макиавелли. — Как я должен вас называть? Может быть, Принцепс? Если, конечно, у вас не найдется другого имени.
— Пока тебе будет достаточно этого прозвища. Если я скажу, кто я, то лишу тебя удовольствия попытаться понять это самому. Но я не вижу Боккадоро, где она?
— Я приведу ее, только когда увижу Аннализу и Марко.
Монах покачал головой и приблизил губы к уху юноши. Его голос понизился до шепота. Он, как змея, приготовился укусить, после того как попытался заворожить жертву.
— Думаешь, ты очень хитрый? Если эта шлюха не будет здесь, передо мной, через минуту, ты можешь попрощаться со своими друзьями.
— Она не придет.
— Почему?
— Потому что вы их не убьете.
— Ты что, думаешь, я пожалею недоноска и девчонку?
— Нет, наоборот, я полагаю, что вы бы их без колебаний убили, если бы могли.
Монах слегка опешил, его голос утратил уверенность:
— О чем ты?
— Мы посетили вашего соучастника в том разрушенном монастыре и нашли там свидетеля. Я говорю о слепой старухе…
— Этого не может быть!
— Комедия окончена. Теперь вы можете показать нам свое настоящее лицо.
Резким движением Макиавелли отбросил его капюшон.
— Малегоннелле! Заклятый друг старого Ручеллаи!
Лжемонах оказался проворным. Он вскочил и бросился в самую гущу толпы. Великан встал перед юношами, чтобы заслонить им проход.
Выскочивший из исповедальни Корбинелли нанес ему кулаком сокрушительный удар в лицо. От такого удара любой бы пошатнулся, а великан только улыбнулся.
Без видимых усилий он взял врача под мышки и поднял в воздух. Корбинелли даже не пытался сопротивляться, когда почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Своды церкви закружились над его головой. Он забил руками, ища, за что ухватиться, и шлепнулся на скамью, пролетев три или четыре метра. Врач еле поднялся, поясница пылала, как в огне. Малегоннелле и его ангел-хранитель были уже у двери, ведущей на колокольню.
Макиавелли и Гвиччардини кинулись за ними в погоню сквозь толпу верующих, заполнявшую поперечный неф. Их догнал Деограциас. Они вместе вбежали на колокольню и бросились вверх по лестнице, которая спиралью шла вдоль стен. Середина колокольни была пустой, не считая веревки, свисавшей с единственного в башне колокола. Узкие каменные перила отделяли их от пропасти.
Деограциас указал углубление в стене в нескольких метрах над ними:
— Они там. Малегоннелле скрылся за той дверью.
— Куда она ведет?
— На крышу. Надеюсь, вы не боитесь высоты.
Гвиччардини бросил быстрый взгляд в пропасть. Его пальцы вцепились в перила. Дрожа всем телом, он опустился на ступеньку. Крупные капли пота текли по его щекам.
— Я… мне нехорошо.
— Ничего, оставайся. Мы пойдем дальше с Деограциасом. Жди нас здесь.
Задетый за живое, Гвиччардини поднялся:
— Ты с ума сошел! Неужели я отступлю из-за какой-то ямы!
На следующем этаже на месте застыли все трое. Перед ними возвышалось могучее тело защитника Малегоннелле, чей грозный вид не оставлял никаких сомнений в его решимости прикрыть бегство хозяина.
Деограциас отстранил юношей и встал перед ними:
— Предоставьте это мне. Что бы ни случилось, бегите к двери, как только проход освободится.
Без дальнейших проволочек он бросился на противника и сжал его в своих могучих руках. В тягостном молчании несколько долгих мгновений великаны мерились силами, а потом, так и не ослабив хватки, повалились на ступеньки. Казалось, ни один из них не мог взять верх. Через несколько мгновений они разжали объятия и одновременно поднялись, тяжело дыша.
Битва подходила к концу. Она могла закончиться только гибелью одного из них. Судьбе было угодно свести этих похожих людей вместе, и один из них должен был пасть, исправляя, таким образом, эту ошибку.
Словно вепри, дерущиеся за превосходство в стаде, они, склонив голову, бросились друг на друга. Удар был таким сильным, что звон разнесся по всей колокольне. Странный зверь, слепленный из двух сцепившихся тел, медленно двигался к пропасти. Дойдя до перил, он покачнулся и чуть было не сорвался в бездну. Движимые одним и тем же страхом смерти, борцы одновременно отступили на шаг.
От усталости бдительность Деограциаса притупилась, и он не сразу понял, почему ступня его противника, вместо того чтобы опуститься на ступеньку, зависла в воздухе. Он закричал от боли, когда жестокий удар сломал ему ногу. Судорогой свело мышцы, и он не смог помешать убийце оттеснить его к перилам.
Отчаянным движением он искал, за что ухватиться. Его рука наткнулась на веревку, привязанную к языку колокола. Он намотал ее на шею противника и затянул изо всех оставшихся сил. В мгновение ока роли поменялись. Теперь преимущество было на стороне Деограциаса: со страшным усилием он распрямился и столкнул слугу Малегоннелле с лестницы.
В тот миг, когда началось его смертельное падение, великан увидел бездну у себя под ногами. Но разбиться он не успел — веревка тут же затянулась вокруг его горла. Когда натяжение пеньки достигло предела, он почувствовал, как неодолимая сила дернула его вверх. Звон колокола заглушил хруст ломающихся позвонков.
Деограциас опустился на ступеньку. Сжав зубы, он сделал юношам знак продолжать преследование без него.
— Я не могу идти. Догоните убийцу.
— Но…
— И так слишком много времени потеряно. Ради Бога, торопитесь!
Уверенный в том, что его верный слуга задержит преследователей, Антонио Малегоннелле все еще был на крыше церкви.