— Вот он, Никколо! Он здесь!
Крик Гвиччардини вспугнул его. Он сбросил монашескую одежду и бросился бежать. Очень тесно стоящие здания позволили ему без особых усилий перепрыгивать с крыши на крышу. Преследователи бежали за ним по пятам, и вместе они вскоре достигли Палаццо Коммунале, отделенного от других городских домов пропастью более трех метров шириной.
Не колеблясь ни минуты, Малегоннелле прыгнул вперед, приземлился целым и невредимым и продолжил свой бег. Уступая ему всего несколько шагов, Макиавелли последовал за ним и благополучно очутился на другой стороне.
— Не прыгай, Чиччо, это очень опасно! — закричал он другу. — Я пойду один.
— Даже не думай об этом!
Лицо Макиавелли побагровело:
— Это мой враг. Он несколько раз пытался меня убить, теперь это касается только нас двоих. Ты тут ни при чем.
— Подожди меня, я сейчас! Гвиччардини отступил на несколько шагов и прыгнул, вопя от страха. К его великому изумлению, он почти сразу же почувствовал под ногами надежную твердь — черепичную крышу дворца. Все еще дивясь тому, что остался в живых, он осторожно ощупал свои кости.
Беглец был загнан на небольшой выступ, нависший над площадью Синьории, бежать отсюда было некуда. Под ногами у него разверзлась пропасть в пятнадцать метров высотой.
— Ты его осилил, Никколо, он попался, как крыса в ловушку! Малегоннелле… почему мы о нем не подумали? Никто не знает, откуда он приехал два года назад с набитыми золотом карманами.
Стоя спиной к пропасти, Малегоннелле глазом не моргнул, слушая похвальбу Чиччо.
— С другой стороны, кто бы мог подумать, что один из членов Совета окажется предателем? А ты действительно последняя сволочь! На этот раз все кончено, сдавайся!
— Ты слишком много болтаешь, мальчишка. Наступай!
И тут Гвиччардини почувствовал, как острие кинжала уперлось ему в спину. Теперь Малегоннелле торжествующе улыбался.
— Я уже боялся, как бы вы не опоздали, Ваше Преосвященство.
— Хорошо еще, что я подоспел вовремя, дурень! Все-таки ты умудрился сделать так, чтобы тебя узнали, и привести эту парочку на место нашей встречи! С чем тебя и поздравляю!
Малегоннелле опустил голову, как провинившийся ребенок.
— Мне очень жаль… Я не знаю, как им удалось догадаться. С одной стороны, если бы они не разоблачили меня в соборе, все равно бы скоро опознали. А с другой стороны, если бы вы раньше позволили мне их убить, ничего бы этого не случилось.
Гнев Сен-Мало, казалось, разом утих:
— Это не так важно. Только тебе придется уйти из города. Мне вовсе не нужно, чтобы все знали, что ты работаешь на меня.
— Я все предусмотрел, — произнес Малегоннелле уже более уверенно. — Все готово. Через час я буду далеко отсюда.
— Прекрасно. А теперь присмотри за ними. Я хочу насладиться зрелищем.
Он протянул свой кинжал Малегоннелле, который встал позади двух друзей. Кардинал подошел к краю пропасти и указал пальцем на светлое пятно в противоположном конце площади.
— Смотрите, вот он!
— Кто? — спросил Гвиччардини.
— Виновник всех убийств конечно! Тот, кто должен умереть, чтобы мы обрели покой: Савонарола.
— Как вы можете радоваться его смерти! — не унимался юноша. — Ведь все это дело рук Малегоннелле.
— Когда пешка становится слишком сильной, ее надо сбросить с шахматной доски. Скоро некому будет защитить гонфалоньера. И я наконец смогу свалить его как мне заблагорассудится. Через несколько минут судьба республики будет решена бесповоротно.
— Можно подумать, что для вас это просто игра!
— О нет. Ты ошибаешься. Я готовлю это мгновение очень давно… Как видно, предательство здесь — большая редкость. Мне потребовались месяцы, чтобы найти двух союзников в стане врага.
— Почему двух? Разве Малегоннелле не единственный предатель? А кто же второй?
Сен-Мало властным жестом потребовал тишины:
— Тихо! Представление начинается!
Повозка, окруженная толпой, пыталась подъехать к костру. Стоя сзади, со связанными за спиной руками, Савонарола держался очень прямо, высоко подняв голову. Не обращая внимания на оскорбления, он бесстрастно смотрел на искаженные ненавистью лица, обращенные к нему со всех сторон.
Эти лица были ему хорошо знакомы. Он видел их на своих проповедях, когда прихожане ловили, как святыню, каждое его слово. Он делил с ними минуты счастья и утешал их в горе, он благословлял их детей и молился за умерших. Он любил их всех без исключения.
Он не испытывал обиды на этих мужчин и женщин и ни на кого не держал зла. Богу было угодно, чтобы он умер, и никто не мог противиться Его воле. Савонарола уже давно смирился с самой мыслью о смерти. В тот день, когда он впервые поднялся на кафедру, он уже знал, куда приведет его судьба.
Палач помог ему спуститься с повозки и привязал к шесту, который возвышался над костром. Под выкрики толпы он бросил факел в кучу дров. Через какое-то мгновение доминиканец исчез за густой пеленой дыма. Почти сразу вслед за этим пламя охватило его темную фигуру.
Кардинал Сен-Мало терпеливо дождался, пока от тела Савонаролы ничего не останется, потом знаком велел Малегоннелле приблизиться. Не спуская глаз с юношей, тот подошел к краю крыши.
Кардинал положил руку на плечо своего сообщника.
— Ну, ты доволен?
— Так давно я каждую минуту желал, чтобы этот город горел в огне моей мести. Спасибо, Ваше Преосвященство, за то, что вы позволили осуществиться моей мечте.
— Не благодари меня. В конце концов, главное сделал ты… По крайней мере, все должны так думать, и поэтому ты не можешь остаться в живых.
Малегоннелле слишком поздно понял смысл этих слов. Движение прелата было слишком быстрым, и он ничего не успел предпринять. Его тело, упав с пятнадцатиметровой высоты, разбилось у ног Содерини.
Сен-Мало обернулся к Макиавелли и указал на Гвиччардини:
— Надеюсь, что этот простак ни о чем не знает?
— Конечно нет.
— О чем не знает? — удивился Гвиччардини.
— Ты должен был держаться в стороне, как я тебе и советовал… Тогда бы мне не пришлось так поступить.
Макиавелли встал позади своего друга и схватил его за руки. И пока сбитый с толку Гвиччардини пытался освободиться, кардинал ударил его кинжалом. Юноша взглянул на ручку кинжала, торчащую из его живота, потом сполз на крышу, опираясь спиной о трубу.
Он поднял глаза на своего друга:
— Я… я не понимаю…
Казалось, Макиавелли преобразился. Долго сдерживаемая ненависть исказила его черты:
— Ах, Чиччо, дорогой мой друг Чиччо… Как и ты, я долго верил во все эти дурацкие идеалы, которыми забили наши головы. Дружба, доверие, любовь… Вздор! Все это только ложь и иллюзии!
Макиавелли присел на корточки перед другом и окунул кончик пальца в кровавое пятно, которое медленно расползалось по его рубашке. Мгновение он рассматривал палец, приобретший оттенок охры, затем вытер его о свой рукав.
— Не надо было тебе идти за мной. Теперь ты умрешь из-за своего тупого упрямства. А ведь я пытался тебя предупредить… Не хотел я этого…
Захваченный внезапной идеей, кардинал наклонился над раненым. Он взялся за кинжал и принялся раскачивать его справа налево.
Гвиччардини скривился от боли:
— Вы что, совсем сошли с ума!
— Простое любопытство. Малегоннелле описывал мне чудесные ощущения, которые он пережил, пытая дель Гарбо. Мне тоже не терпелось их испытать, вот и все. Признаюсь, я почувствовал некоторое возбуждение, когда вонзил кинжал в твое рыхлое тело, но ничего особенного. Не уверен, что я разделяю кровожадные пристрастия моего горячо оплакиваемого союзника.
С отрешенным видом он снова стал играть оружием, вырывая у жертвы новые стоны.
— Довольно! — вмешался Макиавелли. Сен-Мало с сожалением прекратил свою забаву.
— Зачем ты сделал это, Никколо? — спросил Гвиччардини.
Он слабо кашлянул. Слезы страдания текли по его щекам.