– Как тебя зовут? – спросил я у девочки.
Женщина положила руку ей на плечо.
– Габриэлла.
Затем настал черед мальчика.
– Диего.
Наконец она коснулась груди и сказала:
– Каталина.
– Сколько тебе лет? – спросил я, указав на Габриэллу.
Та подняла обе руки и продемонстрировала мне шесть пальцев.
– Семь.
Я протянул руку и осторожно поднял еще один ее пальчик.
Она улыбнулась.
Я перевел взгляд на Диего.
– А тебе?
Он поднял обе руки – все пальцы – и улыбнулся.
Когда принесли наши гамбургеры, Диего извлек из ножен, которые теперь висели у него на поясе, шестидюймовый мясницкий нож и разрезал гамбургер сестры на две части. Точно так же он поступил и с гамбургером матери. И, наконец, с собственным. Закончив, он аккуратно вытер нож и вернул его в ножны.
Каталина не спускала с него глаз, затем перевела взгляд на меня, но ничего не сказала.
Появилась наша официантка. Низенькая. Коротконогая, рыжеволосая девица. Немного рассеянная. Она быстро долила нам кофе и спросила:
– Как насчет парочки молочных коктейлей?
Диего вытаращил глаза и резко повернул голову в сторону матери. Та укоризненно посмотрела на него, но я опередил ее своим вопросом.
– С шоколадом или ванилью?
– С шоколадом.
– С банилью, – поспешила добавить Габриэлла.
Официантка удалилась. Обручального кольца у нее на пальце не было, зато был след от него. И, похоже, недавний. Когда она повернулась к нам спиной, в заднем кармане ее вытертых джинсов, которые были бы ей впору, будь она на пару-тройку размеров худее, угадывался какой-то предмет. Нечто такое, что легко поместилось бы на ладони.
Остановившись у другого столика, официантка наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол вилку, и привлекший мое внимание предмет высунулся из кармана.
Детская пустышка на голубом колечке.
Она засунула ее обратно в карман, после чего ухватилась за пояс джинсов и попыталась подтянуть их повыше. Но не смогла.
Пока мы ели, Диего не сводил с меня глаз, особенно с моих рук. Я протянул ему правую руку. Он взглянул на Каталину. Та сказала: «Давай». И тогда он протянул свою руку и положил ее мне на ладонь. Затем медленно перевернул мою руку и принялся изучать шрамы, включая и два последних пореза.
– Ваши руки – настоящая история, – сказала за него Каталина.
Я кивнул.
– И пока они смогут ее рассказывать, мы побудем здесь.
Она наклонилась вперед и продолжила, тщательно подбирая слова:
– Для Диего не было человека сильнее Хуана Педро. На всем свете. Этот нож – меч императора.
Кто-то из посетителей кафе громко звякнул ножом по тарелке. На кухне посудомойка обрушила на повара поток непристойных ругательств. Усталая официантка металась между столами, тщетно пытаясь ублажить нетерпеливых клиентов.
Диего постучал ногой по ножке нашего столика и заморгал. Сидевшая напротив меня Габриэлла начала ерзать на стуле, словно ей в трусы заползли муравьи. Я вытащил из кармана рубашки каталожную карточку, перевернул ее чистой стороной вверх и быстро набросал лицо Диего. Я не художник. Умею рисовать разве что карикатуры. Но я могу меньше чем за пять минут воспроизвести на бумаге любое лицо. Эту привычку я приобрел еще в те времена, когда мне хотелось занять ум и руки чем-то отличным от того, чем они были заняты на самом деле.
Я протянул ему его портрет.
– Ты любишь читать? – спросил я.
Он поправил очки на носу и стал рассматривать рисунок.
– Да.
Я глянул на часы.
– У нас еще есть время. Может быть, мы подыщем тебе парочку книг? До Флориды еще ехать долго.
Габриэлла продолжала ерзать на стуле.
– С ней все в порядке?
– У нее сыпь.
Габриэлла разглядывала портрет Диего.
Появилась официантка с двумя молочными коктейлями.
– Что-нибудь еще?
– Счет, пожалуйста.
Она положила чек, убрала тарелки и оставила нас в покое.
Габриэлла, не отрываясь, смотрела на мой живот и на инсулиновый шприц.
Иногда дети ждут, чтобы взрослые им что-то разрешили.
– Ты хочешь меня о чем-то спросить?
Ее верхняя губа была в молочной пене.
– Это больно? – спросила она сквозь эти «усы».
– Иголка-то маленькая.
– Ты болеешь?
– У меня диабет. – Я похлопал по шприцу в кармане. – А это мое лекарство.