Нам татарам — что война?
Как война — мы вжик в тайга!
Кедра лазим, шишка бьем
Шкурка бурундук сдаем…
Гитлера по-товарищески журили: что ж девице такую чушь в голову вбил! И что за песенка несуразная? Однако герой он был известный. К тому и на дуэль вполне мог пригласить. Тихо злословили по поводу того, что Гитлер, фамилия, подозрительно напоминающая еврейскую. Но стрелял он лучше самого Вильгельма Телля. И в дворянстве его не было сомнения. Фамилия — тьфу. Человек главное!
А уж коли совсем барышня опивалась, рассказывала про какую-то семейку Дюма Отца и Сына. Говорила, что писатели известные. Сынок в неё без памяти влюблён, а папа, против. Приезжал, уговаривал оставить мальчика в покое.
Только непонятно было, кто такие. Уж как российское дворянство французскую словесность любило, а никто их книжек отродясь не видывал.
— Так папа Дюма совсем ребенок ещё. А сынишка покуда и не родился, ‑ не терялась Лили, ‑ а подрастёт сынок, про меня книжку сочинит. Только очень скучную. Вот у отца книги весёлые:
Пора-пора-порадуемся на своём веку
Красавице и кубку, счастливому клинку…
Впрочем, это не Сын и не Отец. Эту песенку Максик Дунаевский сочинил. Но он точно не француз…и тоже пока, шельмец, не родился, — грозила пальчиком неведомому Максику изрядно выпившая куртизанка.— Он потом на Мерри Поппинс женится. Она англичанка, но славная девушка.
Мало кто прислушивался к болтовне легкомысленной парижанки. Мила, красива, в обществе приятна. И Господь с ней. Пусть фантазирует. Шарму добавляется и пикантности.
Только Их Сиятельство Лев Николаевич, явно в мадемуазель влюблённый, защищая свою пассию утверждал, что чего-то такое про Отца и Сына с такой фамилией слыхивал. Беда только, точно не упомнит, где. Но право слово, слыхал.
С Их Сиятельством спорить не решались. Авторитет имел. Да и Лили была необыкновенно мила. Неужто будет истинный кавалер к красивой девушке придираться за такие мелочи.
А мадемуазель Лили, почувствовав покровительство Льва Николаевича, начинала доказывать, что всё про Дюмов правда.
Сам Лев Николаевич тоже великий литератор. Но он пока об этом не знает.
— Вот я тебе первая об этом и скажу по дружбе. Но ты тоже ещё не родился! Шампанского скорее! Заболталась я что-то. Но ты ведь, Лёвушка, милый друг, простишь меня? Правда-правда? О, ты такой душка!
— Помилосердствуйте! Что же это такое? Как литератор или музыкант — так непременно не родился ещё. И я в эту компанию нерождённых попал. Так я же вот он ‑ сижу у Вас в салоне. Очень даже рождённый. К тому и родителей почтенных имею. Графского достоинства!
— Ерунда, Лёвушка! Или ты меня совсем, нисколечко не любишь?
Нервно передёрнув плечами, Граф подозвал лакея и, взяв с подноса большой бокал шампанского, залпом выпил. Потом ещё, ещё и снова. Наконец ему стало хорошо-хорошо.
— Всё,всё! Да капо аль финне эт кода! Пусть я литератор, но всё равно — ты чудо! Прелесть!
— Так-то лучше. А то, что ты сказал «да капо…» — это, дружочек не по-французски. Была и я когда-то приличной девушкой и воспитание получила. И на фортепьяно обучалась. А учитель был само-собой итальянец. Вот он так говорил.
— О-о-о-о! Господь с ним. А что ты радость моя скажешь, если я тебя назавтра прогуляться на Шан-зелизей приглашу.
— Если я правильно твоё коверканье французского поняла, — чуть помедлив для приличия, ответила прелестница, — то на Елисейские поля непременно с тобой отправлюсь. Хотя, лучше в тайгу. Охотничий сезон как раз открывается. А может в Ясную Поляну?
— Такая красота ‑ и безумна! Сам с ума сойду. Но люблю без памяти. Всё стерплю ради чувства высокого! — Лёва принял ещё бокал.
Стало уже вовсе хорошо и весело. И можно было вполне представить француженку с ружьём в Сибирской тайге.
Впрочем, Сибирские татары тоже в Булонском лесу нормально себя чувствовали в хмельном понимании Графа.
Выше уже забраться не представлялось возможным. Монастырская колокольня была самой высокой точкой на Белой Горе.
Колян, Базука и Дух Могучей Реки серьёзно и сосредоточенно оглядывали окрестности. Забраться на верхортуру велел Речной Дед. Он считал, что оттуда легче будет оценить передвижения, привезённой из тайги собаки.
Накануне Николай опять выпустил номинально принадлежащую ему Собаку, на монастырскую территорию, пользуясь отсутствием Игумена, отбывшего по делам епархии на Север области.
Собачка бодро нарезала круги по двору. Иногда старательно обнюхивала редкие уцелевшие надгробья, иногда, задрав морду, глядела в небо, театрально при этом подвывая. То вдруг поворачивалась на Север и, замерев, принюхивалась к какому-то, человеческому обонянию недоступному, аромату.
Колян во всю месил в колокола, удивляя малочисленных, в будний вечер, прихожан: «Что за благовест, как на Пасху?».
Базука трусил вслед за псиной, отмечая её маршрут заранее припасенными коротенькими прутиками.
« Пусть побегает урод. Мне умный вид принять ничего не стоит. Я всегда была талантливой лицедейкой. Буду делать вид, что гоняю по двору и принюхиваюсь с ба-аль-шим смыслом. Пусть дурачьё голову поломает. Одно жаль: похулиганить и пометить углы на этот раз не выйдет. Перебор будет. Мужички в прошлый раз сильно удивились, как я на камень помочилась — не кобель ведь!
А Кольку даже жалко. Вижу, к собакам и прочим зверям хорошо относится. Пришлось от него съехать. Так видела точно, расстроился. Но, опять же, он в одной компании с Дедом и этим уголовником. И ещё: лучше жить у Базуки. Тогда буду в курсе всего, что они с Дедом затевают».
***
Вот и сейчас троица искателей жемчуга, золота, конечно, прости, Господи, сверху разглядывала вчерашние вешки на пути следования Северной Собаки. Сколько глаза ни пялили — ничего умного и стратегического на ум не приходило.
— Ироды запойные! Нашёл себе помощничков. Никаких результатов. Всё-таки утоплю я тебя, Лёха, прямо в твоей избе да перетащу к себе в Реку. Но уже не бывать тебе моим сыном. Раздумал усыновлять. Писарем-счетоводом поставлю. Перепись лягушек проводить у меня будешь! Как раз по твоей тупости работка. А с тобой, колокольный музыкант, пока не решил, что делать. Но…
— Ты чего, Старый! Вместе дело делаем. Ты меньше нашего тупишь разве?
— Умные больно да смелые. Если бы можно было с Духом Земли консенсус найти, я бы с таким отребьем вовек не связался! Только который век переговоров с ним не получается. Да и обижен я на него сильно.
— Батя, а может, ты нам с ним стрелку забьёшь? Мы перетрём и общие интересы обозначим.
— Будет он с вами разговаривать! Это я от безвыходности докатился, что с такими связался.
— Какими-какими?
— Не мазанными простыми. Уже одно, что люди плохо.
— А нам ничего! Посмотри на него, Колян, — Туз болотный прямо! Хмырь мелководный!
— До чего я докатился! Терпеть приходится. А толку нет. Собаченция, подозреваю, с ними заодно. Хотя, нет. Уже гоню. Собака — тварь неразумная.
***
«А за это ответишь, — решила Собака про себя, — засадили в подвал со вчерашнего дня. Меня выгуливать положено. А больно умные говорят — тварь я неразумная. Ответят за базар! Я всё, что они говорят, слышу. Даже из подвала Под землей любовничек со странным именем Борман научил прослушку ставить: чтобы в курсе быть, что там Детишки замышляют, да как поживают.
А Дух Земли ничем им не поможет. Он, когда с Солнцем по золоту делаварил, контроль над ситуацией потерял и цепочку отследить не сможет. А я, когда беременной сидела под Утёсом, разобраться смогла. Я сейчас, наверное, одна во всём мире знаю, как перемещениями Слёз управлять. Другое золото не по моим зубам, а Слёзы, они меченые Разбросом. Я их чувствую, и каждый разбросанец у меня на виду. Так что, ребятки, советовала бы вам меня не только терпеть, но любить и уважать. Когда-нибудь, возможно за хорошее поведение и помогу… хотя это вряд ли».