Чувствую ни хвоста, ни чешуи ты Брат-Окунь не понимаешь. Ты приплывай, на месте все поймёшь.
Моя беда — мудрость великая. Нет больше таких среди рыб. Меня единственную родила удачно Мама-Русалка от Пьяного Ихтиолога-Папы. А на мелководьях, где мои родители весь поисковый сезон ворковали, застали они нерест и щучий, и окуня. Мама во чрево свое ещё и рыбью икру приняла.
Выходит мать она мне суррогатная. От этого мои знания людские и пошли. Ничто человеческое мне не чуждо. Русалочье тоже. И рыбью грамоту постигла, как никто до меня во всех водах Вселенной. А пишу об этом, чтобы ты не сомневался в нашем родстве: во мне и от человека, и от русалки, и от щуки, и от окуня чуть-чуть есть.
До встречи.
Мудрая Щука. (Ираида Романовна по-человечьи).
***
Грустил в своих чертогах Славный Дух Могучей Реки. Мимо прозрачных хрустальных окон, мутным потоком проплывали, гонимые подводным течением ошмётки ила, тины, пучки придонной растительности. Даже мелкий галечник частенько стучал по драгоценному хрусталю.
«Такую красоту попортят, черти мокрозадые! Нет таких окошек больше нигде в мире. Уж я-то поплавал по свету, посмотрел. Драгу, извольте видеть, опробируют. Намутили. Дурацкая у них машина вышла. Одни ковши чего стоят: посмотреть — обхохочешься! Знахарь Пышминский в технические директора пристроился. Знает, подлец, что с его родными берегами и руслом сталось. А артель на Пышме уже по второму разу реку перемывает. Совсем угробили, а остановиться не хотят. И у нас то же самое от жадности будет. Уж чьей душой жажда золота завладела, хоть людской, хоть водянской, хоть рыбьей — не отпустит.
Так вот: не до смеха нынче. Настоящая-то машина все русло искалечить может. А эта бандура самодельная ещё и много глубже роет. Знают откуда-то мерзавцы, что подо-дном искать надо.
А моей власти, кажется, совсем уже конец пришёл. Боролся, боролся да вот напоролся на полное непонимание. Уйду к Базуке в нахлебники. На себя водичку у него в подвале обеспечу, будем плотно сокровищами Племени заниматься. Повезёт — найдём золото и обратно на Белую Гору исторгнем. Попляшут тогда неслухи, всё припомню!
А не повезёт, я долго в стоячей подвальной водице не протяну. Зачахну. Но пока сдаваться не собираюсь. Надо же! Сижу в своём Дворце и пикнуть не смею. Вернее смею, только никто не послушает. Не то, что в былые времена. Спасибо родственничку, Духу Земли. Низкий поклон!»
На долгие годы растянулась тяжба семейства Аманджолы Алимбаева с монастырским начальством. Вернее, ещё администрации педагогического училища не давал покоя факт проживания на казённой территории посторонних. Но поделать ничего не удавалось.
Проявился особнячок на ставшей после революции бесхозной монастырской территории и в скорости был узаконен под жильё по всем правилам. Заявление от представителей трудового коренного населения, подвергавшегося угнетению в тяжкие годы царизма, о предоставлении прописки было удовлетворено.
А когда на территорию, ранее принадлежавшую служителям культа, въехала вновь созданная кузница педагогических кадров, давать обратную силу решению Городского Совета рабочих и крестьянских депутатов никто не стал: Негоже было ущемлять права трудящихся масс Сибири.
С возвращением монастыря пришлось потесниться и самому педучилищу, хоть и не виноваты были педагоги и учащиеся, но ведь совсем не по праву корпуса Обители заняли. Возвращать время пришло.
А вот с татарами заковыка выходила. С одной стороны — они, опять же, представители народа, которых очередная новая власть опять от прошлых «властителей лукавых» освободила. С другой — негоже, когда на Святом месте мирские люди проживают.
То, что люди эти из поколения в поколения здесь свой долг исполняли, по понятным причинам не могло обсуждаться. Значит, семья Монастырских татар лишалась главного аргумента в споре с духовной властью и городской администрацией. Тайну Белой Горы раскрыть было недопустимо. И так слухи один другого несуразнее ползли.
Пришлось подчиниться решению администрации. Чтобы окончательно не погубить дело, которому Монастырские служили многие поколения. Хорошо хоть благоустроенным жильем из первичного фонда всех обеспечили согласно нормативам.
***
Не весело было в этот раз на ежегодной встрече Монастырских Татар. Теряли они последнюю привязку к земле предков. Вроде и называться дальше Монастырскими не годилось.
Пессимисты говорили, что при таком раскладе даже Шаманов ждать не следует. Однако те появились, как всегда. Было и камлание, и сказы древние.
Ещё на этот раз пришел с Шаманами человек доселе невиданный. Певец великий. Сказания свои пел на чужом языке, аккомпанируя на невиданной среди татар скрипке из дерева и кожи с двумя струнами. А каждый понимал, что поётся о великой скорби. И непонятным образом, надежда поселялась в душе каждого, возрождалась вера людей в грядущее величие Племени.
Разъезжались уже не в таком похоронном настроении. Певец же, закончив последнее сказание умолк. Так до конца и просидел у костра, глядя на языки пламени.
Главный из Шаманов, обычно не вступавших в разговоры, а лишь вдохновенно творивших Обряд, обратился к людям с просьбой:
«Гостя нашего, Благословенного Гэгээна, укрепившего своим искусством и своей неисчерпаемой духовной силой наши сердца, просим доставить на железнодорожную станцию и посадить на поезд до Улан-Удэ. Ни по-русски, ни по-татарски он не говорит. Трудно ему в чужом городе разобраться будет самому.
***
Провожать гостя вызвались хорошо всем знакомые близнецы, брат и сестра Озерские, Роза, действительно прекрасная, как цветок, и Гильфан, что означает «золотых дел мастер». Изрезанное морщинами лицо певца озарилось улыбкой, когда он взглянул на своих юных провожатых. И много грусти было в той улыбке.
На видавшем виды «япошке» Гильфана добрались они до вокзала. С билетом у загадочного гостя был полный порядок. Дождались посадки. Переговорили с проводником, за умеренное вознаграждение убедив того взять шефство над необычным пассажиром.
Молодые люди испытывали некоторую неловкость. Неясно было, как прощаться с гостем, каких обычаев он придерживается. Хотелось сказать ему что-то необыкновенно приятное. Брат и сестра чувствовали, что и старик к ним очень даже расположен.
Вокзальная неловкость стояла между ними невидимой стеной. Да только не очень прочна была эта стена и рухнула мгновенно, стоило Гэгээну по-родительски обнять девушку и парня. Слово «Отец» само непонятно почему вырвалось у них одновременно. И чувствовали, что это не просто вежливое обращение к старому человеку.
Загадочный Старик словно помолодел, распрямился. Вынул из кармана старинный кожаный кисет и протянул Розе. Чувствовали молодые люди, что хочется Старику что-то сказать. Да не знает он языка. Это песни его в переводе не нуждались. А тут он, великий сказитель, был беспомощен. Опять неловко!
Помолчали неловко, как-то виновато глядя друг на друга. Неловко и расстались. Поезд двинулся на Восток. Брат и сестра решились наконец заглянуть в кисет Гэгээна. Медальончик в виде маленькой золотой лилии искоркой блеснул на утреннем солнце.
Личностно-психологические особенности(Аналитическая записка)
Людей Разброса.
Сегодняшний этап исследований лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса, требует систематизации накопленных знаний. Дело в том, что в поле нашего внимание в течение достаточно протяжённого временного отрезка попали люди, зачастую внешне имеющие очень мало общих черт, разных национальностей, разного уровня образования, разных временных пластов. Общее у них одно — все они разбросанцы, люди, на чью личность, психологию и судьбу решающее влияние оказал Золотой Разброс.
Чтобы проиллюстрировать данный тезис в основном разделе записки последовательно будут изложены характеристики наиболее ярких представителей изучаемой общности. Итак, приступим. Примеры были выбраны по степени их важности для нашей дальнейшей работы.