Нелли Макфазер Слезы огня
ПРОЛОГ
Лето 1988
Меня зовут Фэйбл. Наша семья, с которой я прожила всю жизнь в Монкере, славится по всему Теннесси своими скаковыми лошадьми. Однажды отдел светской жизни «Нашвилл Бэннер» собрался опубликовать статью о коневодстве, и корреспондент попросила меня ответить на несколько вопросов.
Она спросила меня, как долго я живу на «старой плантации», расположенной между Нашвиллом и Франклином, Теннесси.
Я сказала ей: «Всю свою жизнь», хотя могла бы добавить: «И гораздо раньше», и это тоже было бы правдой. Но журналистка, вероятнее всего, не смогла бы правильно понять меня. Я ощущаю себя неотъемлемой частью Монкера, и это ощущение никак не вмещается в отпущенные мне Богом временные границы. Но я этого не сказала. Ведь, работая над статьей, она могла бы связать мои слова с одной из теорий о загробной жизни. Поднялся бы шум, а это не очень-то понравилось бы моему отцу: ведь он подумывал всерьез баллотироваться в конгресс от партии консерваторов нашего округа на предстоящих выборах.
– Что чувствуете вы, – спросила журналистка, – пра-пра-правнучка Дайаны О'Ши Макафи Деверо, знаменитой контрабандистки времен гражданской войны?
Мы, южане, никогда не называли Войну Штатов гражданской войной, и обычно я поправляю тех людей, которые не знакомы с этим правилом. Но на этот раз я не стала этого делать.
В тот момент, когда журналистка задала этот вопрос, я как раз чистила скребницей своего любимого коня – Гэмблера.
Кстати, Гэмблер не похож на других наших лошадей. Дело в том, что я не разделяю страсти моей семьи к тому, чтобы заставлять этих прекрасных животных делать то, чего хотят от них люди. Мы с отцом заключили договор: если я не буду публично высказывать своего мнения на этот счет, он не будет настаивать на том, чтобы я присутствовала на соревнованиях или принимала в них участие.
Прежде чем ответить на вопрос журналистки, я еще несколько раз провела скребницей по спине Гэмблера. Это дало мне время побороть те чувства, которые всегда вызываются упоминанием имени моей давно уже умершей пра-пра-прабабушки Дайаны. О своем знаменитом предке я просто сказала:
– Она была великой южанкой.
Теперь я начала расчесывать Гэмблеру гриву.
– Она спасла Монкер и всех людей, живших в нем. Но я думала, вы собираетесь писать о наших лошадях и празднике в Шэлбивилле.
– Ну, вы же знаете, пикантные семейные предания никогда не повредят статье. Древние деньги, древние дома, древние легенды – у вашей семьи все это есть. – Она заглянула в блокнот, и я вся сжалась: я ждала вопроса, которого опасалась больше всего – вопроса о моей сестре Селесте.
Но журналистка заставила меня обмануться в моих опасениях. Ее явно больше всего интересовала Дайана.
– Правда ли, что перед тем как появиться в семье Деверо, ваша знаменитая прабабушка была простой ирландской беженкой, у которой не было ни гроша и которой пришлось заниматься проституцией, чтобы зарабатывать себе на жизнь?
Вопрос был несколько не деликатен. Но, хотя мне в ту пору было всего двадцать два года, у меня уже был достаточный опыт светского общения, и я знала, как положить конец нежелательному разговору.
– Отец сказал, что, если я надолго задержу вас в этих не слишком приятно пахнущих конюшнях, он найдет дело для нас обеих и заставит вычистить здесь весь навоз. Наверняка они с мамой уже сидят на веранде и давно ждут, когда мы присоединимся к ним, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного.
Я положила скребницу на специальную полочку и, погладив своего коня по гладкой спине, направилась к воротам конюшни. Журналистке ничего не оставалось делать, как последовать за мной к выходу, осторожно обходя постоянно попадающиеся на пути кучи навоза.
Выйдя из конюшни, я тоскливо посмотрела на гору Дайаны, где в неспокойные времена моя прабабушка, что-то бормоча, трудилась над своим и по сей день знаменитым пшеничным «Горным виски». Был виден огромный древний дуб, под развесистыми, гостеприимными ветвями которого я так любила мечтать. Над ним нависли черные тучи. Может быть, все именно так и выглядело, когда Дайана стояла там, наверху, и плакала, глядя на красное зарево битвы при Нашвилле.
Как всегда, когда я думала о Дайане, я почувствовала, что у меня по коже побежали мурашки. Это – как легкое прикосновение трепещущей на ветру тончайшей вуали, которая скрывает от меня что-то, пока мне неведомое, но постоянно приближающееся.
– Да, кажется, погода начинает портиться, – сказала я, чтобы не показаться невежливой.
При первых же каплях дождя Мисс Журналистка прибавила шагу, и очень скоро мы уже поднимались на крытую веранду к моим родителям, где нас ждал поднос, уставленный серебряными чашками, в которые уже был разлит джулеп.[1] Посидев немного вместе со всеми, я извинилась и отправилась в свое излюбленное место на горе Дайаны. Мой отец даже не попытался остановить меня, потому что он просто обожает новых гостей, которые никогда еще не слышали ни одной из его историй.