— Кто ты? — спросил голос из пустоты, и я толком и не поняла, кто из нас двоих задал вопрос, потому что мои губы были сомкнуты, хотя именно эта фраза промелькнула в голове.
— Кто ты? — повторил голос и только теперь я поняла, что это именно ОН спрашивает меня.
Я открыла было рот, чтобы ответить и дернулась подойти к мужчине. Я желала этого так, как ничего другого на свете. Мне до боли хотелось схватить свечу и осветить его лицо, увидеть наконец того, кто приходил ко мне, но никогда не показывался.
Метнувшись к столу я наконец взяла свечу в руки и протянула ее в сторону, где стоял мужчина. Оранжевый свет осветил светлые волосы, покатые плечи и я увидела, как медленно мужчина стал поворачиваться ко мне. Еще мгновение, и я наконец увижу его, мелькнула мысль, но тут меня подбросило вверх, а свеча выпала из рук, покатившись по полу и воспламеняя разбросанное по нему сено и травы. И тут меня снова подбросило в воздух, и я открыв глаза увидела склоненное надо мной старое лицо, изрезанное глубокими морщинами.
— Чего бормочешь? — спросил меня старик.
— А? — только и ответила я. Обрывки сна, мужская спина и пламя все еще стояли перед глазами, медленно тая, словно снег или дымка, порванная ветром в клочья.
— Я спрашиваю, чего опять бормочешь, — старик сел рядом, и я привстала, чтобы увидеть, что мы, как и прежде лежим на соломе в телеге, медленно катившейся по разбитой дождем дороге. А возница, лениво жуя соломинку, только мирно покачивается в такт своей старой кобыле.
— Ничего я не бормочу, — ответила я, — Просто сон приснился.
— Ага, — старик кивнул, — Сон, значит.
Я чуть улыбнулась уголками губ и села свесив ноги с телеги, бросив взгляд на чавкающую грязь под колесами.
Снова тот же сон, вот уже несколько ночей подряд…один и тот же… И мне даже теперь, наяву, хочется увидеть того человека, что проникает в мое сознание, хотя, возможно, я его просто придумала.
Мы ехали уже сутки, с пересадкой на последнем постоялом дворе, где я как и прежде танцевала, а мой спутник пел свои песни. А как же иначе, если мы так зарабатывали себе на пропитание и жилье. Куда мы двигались, знал только старик…
Впрочем, с этого места по порядку.
Детство мое прошло далеко от этих мест, куда забросила меня судьба. Первыми воспоминаниями были покосившийся дом да огород с кривым забором в небольшой деревушке, что раскинулась неподалеку от тракта, ведущего в город. Мне было пять лет, когда у матушки родился долгожданный сынок Первуша, а после него, через два года на свет появилась и Милолика. К появлению второй дочери наш отец, Везнич уже поднял хозяйство и отстроил дом и теперь на месте старой покосившейся избы стоял крепкий большой дом с хлевом и курятником, а рядом был разбит огород, да еще за домом подрастал молодой сад с яблонями и грушами.
Я помню отчетливо тот день, когда появилась Милолика, потому что именно с того дня моя жизнь медленно, но верно стала меняться и не в самую лучшую сторону. Если раньше мать хоть иногда да могла приласкать меня, то теперь обходила стороной и только давала работу по дому, нагружая все больше и больше. Я всегда замечала за ней эту непонятную отстраненность. Она вроде бы относилась ко мне хорошо, но я не чувствовала ее любви и порой казалось, что эта женщина мне совершенно чужая. Да и непохожа я была ни на нее, ни на отца. Если Первуша родился точной копией матери, а Милолика отца, то я была вообще непонятно на кого похожа. Начать хотя бы с того, что мои волосы были ярко рыжего цвета и хотя отец постоянно твердил, что это у меня от бабушки, я согласно кивала, а втайне понимала, что он лжет. Зачем…я не знала.
Отец относился ко мне тепло, так, как, наверное, относятся все отцы к дочерям и порой защищал меня от матери и ее вечных побоев мокрой тряпкой, которой она орудовала не хуже, чем дружинники нашего князя своими мечами. Кажется, что опасного может быть в мокрой тряпке…ан нет. После побоев мое тело покрывалось ссадинами и синяками, словно меня хлестали крепкой ладонью. А однажды, лежа на лавке перед печкой, мне тогда исполнилось тринадцать лет, я услышала разговор родителей, сидевших перед огарком свечи за длинным деревянным столом.
— Ты говорил, что ее заберут! — голос матери звучал крайне недовольно.
— Говорил, — ответил отец.
— Сколько ж можно ждать? — спросила она.
— А чем тебе девчонка мешает? — поразился Везнич.
— Да вот мешает, — громко воскликнула мать и словно опомнившись, зашептала еле слышно, да так, что мне пришлось навострить уши, — Не наша она. Чужая.
— Да что ты такое говоришь, Оляна, как чужая? Да она с рождения с нами…