На это матери нечего было возразить. Для человека из племени загава нет ничего хуже мысли, что дочь не сумеет найти или удержать мужа.
3
Лунно-костяное безумие
Загава славятся своим независимым воинским духом и сильным чувством самосознания. В современном Дарфуре наш народ разбросан по всему пограничному району между Суданом и Чадом. Но эта область в древности была африканским королевством Канам, и вожди загава управляли обширными территориями. Королевство существовало сотни лет, в течение которых наш язык оставался чисто устной формой общения.
Лишь в 1986 году один ученый попытался использовать символы, которыми загава метят скот, для создания примитивного алфавита. Сегодня у каждого из кланов загава — тохир, коубе и бидеят — имеется свой собственный диалект. Тот, на котором я говорила в детстве, ближе всего к диалекту коубе — родного клана бабули.
Отец гордился историей загава, особенно нашим сопротивлением британцам. Он постоянно рассказывал мне, что хаваджат — белым людям — так и не удалось нас сломить. Между воинами загава и британскими солдатами происходили жестокие сражения. Однажды британский командующий решил, что пришло время сокрушить загава раз и навсегда. Он выступил в поход с армией броневиков, оснащенных пулеметами. Другие племена, встречавшиеся им по пути, разбегались при виде этих ужасных механических монстров.
Вождь загава созвал своих лучших воинов и выехал верхом на лошади навстречу врагу. Британский командующий был впечатлен воинским духом вождя и его надменной манерой держаться. Вождь указал на бронемашину. «Что это? — спросил он. — Ему нужна еда? Оно ест? Оно пьет? Оно может умереть?» Переводчик передал его слова. Британский командир улыбнулся. «Нет. Это нечто вроде железного коня. Он не нуждается ни в чем из того, о чем ты спрашиваешь, и будет жить вечно».
Вождь загава предложил обмен: своего коня на броневик. Британский командующий ответил, что понадобится целая армия лошадей из плоти, чтобы обменять их на этого железного. Тогда в свой черед рассмеялся вождь. Они с офицером уселись за стол переговоров и заключили историческое мирное соглашение, согласно которому загава сохраняли контроль над своими землями, но соглашались оказывать британцам поддержку в сражениях против других мятежных племен.
Наша отчаянно независимая природа не означает враждебности к другим племенам или расам. Когда чужаки являются с миром, их принимают как дорогих гостей. Для загава так же немыслимо отказать в гостеприимстве, как немыслимо есть в одиночку. Еда в одиночку считается грехом, и это так же плохо, если не хуже, нежели жить одному. Лучше умереть, чем лишиться семьи.
Приступая к еде в нашем джини — жилище, — мы окликали соседей: «Вы уже поели? Приходите и поешьте с нами! Разве можно есть в одиночку!»
По нашему поверью, чем больше народу ест вместе, тем лучше у всех аппетит. Каждый берет пищу правой рукой со стоящего в центре огромного подноса. В деревне мы на свежем воздухе пили молоко — только что из-под коровы, ели мясо собственных животных и овощи прямо с огорода. Еда в хорошей компании и под хорошую беседу превращалась в праздник.
Моим любимым блюдом была асида — густая каша из кукурузной муки. Она бесподобна с мулла, острым мясным рагу, но вкуснее всего — в смеси с темным порошком под названием кавал. Бабуля приготавливала его из листьев особого дерева. Она помещала их в глиняную миску, добавляла воду и специи и на несколько дней оставляла смесь в яме. Извлеченная из земли клейкая кашица пахла отвратительно, но высушенная и размолотая в порошок приобретала насыщенный мясной аромат.
Завтракать я любила асидой со свежим йогуртом, который делала сама — это было одной из моих обязанностей. Каждый вечер бабуля брала меня в поле доить коров. Я усаживалась на низенький табурет, хватала ближайшее животное за заднюю ногу, крепко зажимала ее между коленями, потом подставляла под корову глиняную миску, брала два соска и начинала тянуть и сжимать их одновременно. Когда руки уставали, я просила бабулю сменить меня.
Я наливала теплое пенистое свежее молоко в тагро — тыкву, затыкала отверстие пробкой и подвешивала сосуд на стропилах в бабушкиной хижине. Три-четыре дня спустя я снимала тыкву и принималась трясти, трясти, трясти. В конце концов молоко разделялось на толстый слой масла и, внизу, более тонкий слой — йогурт. Чем дольше я трясла, тем больше масла у нас было.
На том же поле, что и коров, мы держали коз и осла. Бабуля очень гордилась своими козами и страшно переживала, когда какая-нибудь из них собиралась котиться. Козлят бабушка продавала, чтобы заработать себе на личные нужды, или откармливала на мясо. Я любила живых коз, но терпеть не могла есть их. Они были такие милые, такие хорошенькие, а мясо казалось мне каким-то волосатым даже после того, как с козы сдирали шкуру.